Серебряный город мечты
Шрифт:
— Замок?
Что и сейчас, и тем более тогда на расстоянии от города.
Однако не так далеко, чтобы серебряные жилы закончились и…
…и с асфальтовой дороги на грунтовую мы сворачиваем, видим вдали Марту, которая около машины стоит, не замечает пока нас.
— Или рядом с замком, — Дим кивает, притормаживает, чтобы к себе меня развернуть, произнести негромко, но весомо. — И если так, то, подумай, куда могли быстро деть целый серебряный город, Север.
Подумаю, но… чуть позже.
После экскурсии.
И Марты,
— А вы чего пешком?
— Гуляем, — я отзываюсь, опережая Дима, рука которого под моими пальцами напрягается.
Ибо затрагивается та тема, которую мы никогда не поднимаем, выбираем по умолчанию пешие прогулки или поезда.
— День хороший.
— Солнечный, — Марта соглашается, не приближается, покосившись на Айта, слишком близко. — В капелле чудом сохранился витраж, причём сделанный с использованием лунного стекла. В лучах солнца от него дух захватывает. Нам повезло сегодня.
Очень.
Пусть от замка и в самом деле осталось… мало чего, и даже некогда глубокий ров превратился в поросшую лещиной и шиповником канаву, через которую обычный деревяный мост перекинули, заменили им подъемный.
И ворот, обитых железом, больше нет.
— …ещё в семидесятые года был выдвинут проект реконструкции, но его не утвердили, — Марта рассказывает с печальной увлечённостью, проводит рукой по потемневшим от времени перилам, и мост под нашими ногами поскрипывает не менее печально. — Посчитали расходы, архитектурную ценность и вероятные доходы. Расходы превысили остальное, поэтому ограничились новым мостом, за которым начинается настоящее средневековье. Если взгляните под ноги, то…
Брусчатка.
По которой некогда катились, должно быть, кареты, и Альжбета в замок вернулась вот по этой дороге. Поднялись с лязгом, впуская во внутренний двор, тяжёлые ворота, остановилась запылённая и разгорячённая пара коней.
А она вышла.
Увидела…
И я вижу.
Внутренний двор, посреди которого пересохший колодец, что досками закрыт. Высятся полуразрушенные, но всё одно высокие и прочные стены, что затянулись диким виноградом и плющом. Выступают остатки некогда величественных контрфорс подобна рёбрам, проглядывают сквозь зелень.
Пусты оконные проемы.
Гуляет, поднимая пыль, лишь ветер.
Завывает.
А когда-то тут гуляла Альжбета и брат её, замковая детвора.
Почти слышится призрачный смех и голоса.
— …из всех построек до нашего времени сохранилась только капелла и Чёртова башня. Последнюю возвели при пане Казимире, говорили, что именно в башне он творил свои чёрные дела, отсюда, к слову, и пошло такое название, — Марта вещает вдохновенно.
Заученно.
Добавляет, подумав, правду, которая у романтиков интересом вряд ли пользовалась:
— На самом деле, пан Казимир, как можно судить из записей тех же Дачицких, сделал в башне обсерваторию. Они тогда как раз начали входить в моду Европы. Он был очень умным для своего времени человеком.
И дочь воспитал такой же.
Пожалуй, к сожалению.
И по уходящей спиралью вверх лестнице Альжбета вслед за отцом явно поднималась, интересовалась тем, что неизведанно. Она подбирала, взбегая, широкие и громоздкие юбки, которые стен всё равно касались.
Я касаюсь стены рукой.
Она же ледяная.
Как и толстые прутья решётки, что вход на площадку единственного этажа башни закрывают. Навешен тяжёлый и огромный замок, который я трогаю, гремлю им.
А эхо уносится ввысь.
— Когда-то там можно было найти гномон и астролябию, армиллярную сферу и звездный глобус, сейчас не осталось ничего. Пустое помещение под купольной крышей, сквозь неё теперь хорошо видно небо, — Марта, задирая голову, улыбается печально. — Сегодня подниматься туда крайне небезопасно. По большому счёту и сюда заходить небезопасно. Как видите балки здесь деревянные, давно прогнили, удивительно, что ещё держатся.
Раздаётся, словно насмехаясь над её словами, где-то там, наверху, воронье карканье.
И я вздрагиваю.
Кажется, заразительно неприятие к этим птицам.
— Больше всего повезло капелле, — Марта, толкая дверь и выходя обратно во двор, указывает на небольшое сооружение, что стоит в отдалении.
Наособицу.
Заострённые порталы, над которыми ползут листья и полураспустившиеся бутоны диковинных цветков, и восьмигранные поврежденные башни по углам. Стрельчатые окна. И единственное окно-роза с витражом.
— Тот самый витраж с лунным стеклом, о котором я вам уже говорила, — Марта взбегает по семи ступеням, тянет одну из половинок двери, пропускает нас первыми.
В полумрак, что пропитался запахом пыли.
Заброшенности, у которой свой, специфичный, запах.
И голос Марты в этих обшарпанных стенах звучит гулко. Искорёженно и неправильно в царстве покоя и безмолвия, которое нарушать — почему-то кажется — не следует.
Нельзя.
— На Ближнем Востоке, в Египте и Сирии лунное стекло использовали ещё в восьмом столетии, а вот к нам оно пришло несколько позже. До сих пор точно неизвестно, когда и где оно было изобретено. Лунное стекло часто использовали в кабинетных или наборных витражах.
Как здесь.
И пол капеллы каменный, а три ряда скамеек деревянные. Пролом под потолком в одной из стен, через который синь неба видно. Пустой алтарь, от которого иррационально хочется держаться подальше, не подходит ни за что и никогда.
Тут больше нет святых.
Только в дальнем углу покрытая трещинами мраморная статуя кого-то, кого я безбожно и необразованно не узнаю.
— Как-то тут… неуютно, — Дим оглядывается, и в глазах его видится настороженность.
— Так многие говорят, — Марта, скользя взглядом по стенам и потолку, пожимает плечами. — Необъяснимое, правда, чувство? Идёмте.