Серебряный орел
Шрифт:
Тарквиний между тем восстанавливал в памяти все, что было связано с торговцем, которого он встретил возле храма Юпитера на Капитолийском холме. Толстого, сварливого Гемелла, и без того пребывавшего в подавленном состоянии, его откровения просто подкосили. А сильнее всего заключительное: когда-нибудь в твою дверь постучат… В то время мысли гаруспика занимали куда более важные вещи, и он напрочь забыл об увиденном. Проблемы незнакомца нисколько не интересовали его. А вот теперь все встало на свои места. Гемелл был хозяином Ромула.
Ромул, совершенно не обращавший внимания на взволнованного Тарквиния, не мог сдержать ликования.
— А что же Гемелл?
Гиеро пожал плечами.
— То же самое. Сто двадцать тысяч сестерциев, которые он вложил в ту экспедицию, так и лежат на дне Средиземного моря.
— Гемелл разорился?! — Громко расхохотавшись, Ромул хлопнул бестиария по плечу. — Это самая лучшая новость из всего, что я слышал за многие годы!
— Почему? — Гиеро не на шутку растерялся. — Тебе-то что?..
А Тарквиний мучился угрызениями совести из-за того, что раньше не связал события между собой и не рассказал Ромулу о случившемся. Да, он виноват: пытался полностью сосредоточиться на великих проблемах, в то время как более незаметные, вроде этой, значили не меньше. И вообще, он редко рассказывал что-либо своему подопечному. А ведь он любил его как сына. Тарквиния полностью захлестнуло раскаяние. В глубине души гаруспик знал, что за его скрытностью таилась боязнь раскрыть причину, которая заставила его бежать из Италии. Опасаясь проговориться, он лишил Ромула знания о том, что могло бы вселить в него надежду и явиться дополнительной опорой в жизни.
Я должен сказать ему. Пока не поздно.
Гиеро прищурился.
— Гемелл задолжал тебе деньги?
— Что-то в этом роде, — уклонился от ответа Ромул.
Старик немного подождал — не скажет ли юноша еще что-нибудь.
Но друзья молча заканчивали подготовку к вылазке.
У Ромула сразу изменилось настроение. Тарквиний радовался этому. Все, что приготовила им предстоящая ночь — что бы там ни было, — лучше встретить бодро и смело. Боги нередко отворачиваются от тех, кто, попадая в опасное положение, страшится худшего, и шлют им еще более тяжкие испытания. Фортуна благоволит храбрецам, думал гаруспик.
Судя по тому, что он увидел в небе, только на это и следовало полагаться. Через двадцать с лишним лет после того, как Олиний прочитал его судьбу, Тарквиний наконец-то все понял. Если он не ошибся, то предстоящие несколько часов должны оказаться решающими. И еще. Надо выбрать подходящий момент, чтобы сознаться Ромулу в главном.
Наконец-то спустилась ночь, и стало прохладнее. Небо было ясным, а это значило, что и на узких улицах будет не совсем темно. Укрепленные на стенах факелы озаряли большой, окруженный колоннадой внутренний двор, в который набились четыре усиленные когорты легионеров. Для прорыва Цезарь выделил почти половину всех имевшихся у него в Александрии сил. Даже в столь трудном положении полководец не утратил смелости.
Кутаясь в теплый плащ, Фабиола смотрела из-под капюшона на серебряного орла. Ей редко доводилось видеть эту эмблему вблизи, и она была глубоко взволнована. После видения, вызванного хомой, металлическая птица олицетворяла собой не только Рим, но и последнюю из оставшихся у нее надежд — на то, что Ромул все еще жив. Слезы выступили на глазах Фабиолы, но она поспешно вытерла их. Это ее личное горе, и она совершенно не желает делиться им с Брутом. К счастью, ее возлюбленного не было поблизости — он совещался о чем-то с Цезарем и другими командирами.
Сборы были недолги. Чтобы освещать путь, каждый четвертый легионер нес готовый смоляной факел. В темноте, возможно, удалось бы дольше оставаться незамеченными, но солдаты, чтобы убивать врагов, должны их заметить. Да и возможность видеть лица товарищей тоже помогала поддерживать дух. Цезарь хорошо понимал, что неудачи минувших недель подорвали обычную уверенность его легионов. Он произнес короткую, но зажигательную речь, призвав Марса и Юпитера и напоминая своим воинам, что они побеждали куда более сильные армии, чем та, которая противостоит им здесь.
Легионеры ответили на его слова восторженными криками, но центурионы тут же заставили их замолчать.
Без всякой суматохи открыли ворота, и две когорты вышли, чтобы разобрать баррикады, воздвигнутые перед входом. Вскоре кто-то из офицеров громко свистнул, подав условный сигнал, что путь свободен, и вышла третья когорта, в рядах которой находился аквилифер с орлом. За нею последовала составленная из ветеранов отдельная центурия, сопровождавшая Цезаря, Брута с Фабиолой и прочих военачальников. Тут же были Доцилоза и верный Секст. В арьергарде шла четвертая когорта, за которой сразу же захлопнули ворота.
Лишившись защиты надежных стен, Фабиола задрожала от страха.
В полумраке сверкнули глаза шедшего рядом с нею Брута. Увидев ее испуг, он поцеловал Фабиолу в щеку.
— Смелее, любовь моя, — прошептал он. — Через час ты будешь в море.
Она кивнула, не отрывая взгляда от серебряного орла. Свет факела отражался в полированных крыльях, придавая серебряной птице устрашающий вид. Это был могучий талисман, и Фабиола черпала от него силу. Судя по горящим взглядам, устремленным в ту же сторону, многие мужчины поступали так же. Даже Доцилоза бормотала молитву, не сводя глаз с орла.
Сомкнутым строем легионеры направились к гавани. По широким улицам Александрии можно было двигаться быстро. По обеим сторонам возвышались внушительные здания — храмы и дома, предназначенные для каких-то казенных учреждений. Громадные сооружения, больше многих подобных строений в Риме. У каждого имелся портик из толстых каменных колонн высотой в несколько человеческих ростов. Даже дверные проемы выглядели огромными. По стенам вились иероглифы, складываясь в захватывающие повествования о славном прошлом страны. Перед многими зданиями стояли огромные, ярко раскрашенные статуи; темные глаза египетских богов, полулюдей-полуживотных, безучастно разглядывали проходивших мимо солдат. Фонтаны лепетали что-то невнятное, легкий ветерок играл листьями пальм.