Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 1. А-И
Шрифт:
ДРАНКОВ Александр Осипович
Фотограф, оператор, режиссер, продюсер. Руководитель кинофирмы «АО А. Дранков. Москва – Петроград» (в 1912 выпущено 80 кинокартин). Художественные фильмы «Стенька Разин (Понизовая вольница)» (1908), сериал «Сонька – Золотая ручка» (1912–1913), «Георгий Гапон» (1918), «Бабушка русской революции» (1918) и др. Документальные фильмы «Донские казаки» (1908; продано 219 копий – абсолютный рекорд для дореволюционного кино), «Пожар в Петербурге» (1908), «День восьмидесятилетия Л. Н. Толстого» (1908; первая документальная лента о писателе), киножурнал «Обозрение России» (1911),
[В юношеские годы в Севастополе.] «Если в доме, куда приходил Дранков, не было пианино или других музыкальных инструментов, то у него в кармане почти всегда были какие-то дудочки, свистульки, рожки, гребенки, которыми он прекрасно владел, и на худой конец, когда при себе ничего не было, он тут же экспромтом брал стаканы, бутылки, графины, чашки – все, что попадалось под руки, доливал водой, и у него получался музыкальный ансамбль, который в его руках чудесно звучал. Среди молодежи и в обществе пожилых людей его очень любили. Не было в городе свадьбы, именин, дня рождения или же других торжественных вечеров, чтобы его не приглашали… Он умел веселить и занимать компанию, с ним было легко и просто, его музыкальные способности активизировали участников вечеров, независимо от возраста. Несмотря на свой невысокий рост и несколько угловатую фигуру, он великолепно танцевал, что дало ему возможность открыть свой танцкласс и быть его руководителем. Эта профессия в то время была редкой и неплохо оплачивалась, в этой области он делал большие успехи, у него появилось много учеников и учениц…Он не пил, не курил, но общество девушек его вполне устраивало, их он очень любил, и они ему отвечали взаимностью. В городе все его знали, одевался он по последней моде, лучше всех носил цилиндр, единственный в городе.
…Он любил жить на широкую ногу, что называется, прожигать жизнь; его дом был открыт, его денежные компаньоны кутили в ресторанах, шантанах, они пили, гуляли, влюблялись, играли в карты, рулетку, выигрывали, проигрывали, купались в шампанском, а сам Дранков не проявлял никакого интереса к этим порокам. Размах, который был у Дранкова, вряд ли мог сравниться с кем-либо из кинематографистов. Он держал у себя дома двух горничных, повара, лакея, негритенка и корейца как рассыльных, а также англичанку, француженку, чтобы практиковаться и не забыть языки, ко всему этому экономку. Его гардероб состоял из не менее ста костюмов и не менее полусотни пар обуви; он любил домашних животных и увлекался птицами, разной породы собаки и певчие птицы были постоянными обитателями его дома; для ухаживания за ними он держал двух человек» (А. Лемберг. Из воспоминаний).
«Человек этот был поистине вездесущ: на парадах, похоронах, дерби, пожарах, обвалах, наводнениях, встречах коронованных особ самым непостижимым образом он умудрялся поспевать вовремя. Без него не хоронили, не горели здания, не бушевали стихии, не встречались монархи…
– Господа, расступитесь!.. Эй, картуз, куда прешь?.. Мадам, у вас хорошая шляпа, но зачем же лезть в объектив? Мосье квартальный, ради Бога, мосье квартальный… Вот вам за труд… Ваше благородие, поощрите его зуботычиной… Осади, осади назад!..
А в это время успевал двадцать раз взглянуть в фокус, усиленно вертел ручками для фильмы и платформы, отбивал ногой натиск толпы, отдавал приказания чумазому [помощнику. – Сост.], заискивающе улыбался „их благородию“… Проявив и напечатав ленту, он носился с нею по петроградским театровладельцам, пристраивал, убеждал, угрожал. Иногда появлялся в Москве и прямо с Николаевского вокзала с ворохом лент мчался к Пате, в „Гомон“. Предлагал, навязывал, клялся, заискивал. Но когда давал рекламу или рассылал циркуляры, любил прихвастнуть, прилгнуть на три четверти, упомянуть об операторах из Лондона, Парижа, Буэнос-Айреса и Вашингтона, о каких-нибудь несуществующих машинах для съемки лунных пейзажей или о новом грандиознейшем деле с основным капиталом в пять миллиардов. Любил пышность, помпу, бутафорщину, любит и теперь и, должно быть, умрет с этой любовью» («Экран России», 1916).
ДРИТТЕНПРЕЙС Владимир Петрович
График; участник выставки «Голубая роза» (1907). Сотрудник журналов «Весы» и «Золотое руно».
«…Был весел и мил Дриттенпрейс, моложавый и длинный: в очках; вид – романтика: из Геттингена» (Андрей Белый. Между двух революций).
ДРОЖЖИН Спиридон Дмитриевич
Поэт-самоучка из крепостных. Публикации в журналах «Грамотей», «Дело», «Слово», «Русское богатство» и др. Стихотворные сборники «Стихотворения. 1867–1888. С записками автора о своей жизни и поэзии» (СПб., 1889), «Песни крестьянина» (М., 1898), «Год крестьянина» (1899; 2-е изд. М., 1906), «Поэзия труда и горя» (М., 1901), «Новые стихотворения (1898–1903)» (М., 1904), «Родная деревня» (М., 1905), «Песни рабочих» (М., 1906), «Заветные песни» (М., 1907), «Баян» (М., 1909); «Песни старого пахаря. 1906–1912» (М., 1913), «Четыре времени года. Сельская идиллия для детей» (М., 1914). Член Общества любителей российской словесности при Московском университете, член Литературно-художественного кружка. Был знаком с Л. Толстым, Р.-М. Рильке, который переводил стихи Дрожжина на немецкий язык.
«Помню, мне очень нравилось его хорошее русское лицо, и простая, тоже хорошая речь, и добрая улыбка, сопровождавшая нашу беседу.
Поэт-крестьянин, не получивший никакого школьного образования, производил впечатление вполне интеллигентного человека. К литературе, к книге, к авторам, которых он хорошо знал по их произведениям, он относился с такой трогательной любовью, с таким искренним уважением, что было радостно слышать его рассказы и впечатления. О чем бы ни заходила речь, он умел всегда среди этой речи вставить словечко о зеленой травке, о роще, о пашне.
…Пятилетним ребенком повели его однажды на богомолье, за Волгу, на расстоянии суток ходьбы. Ранним весенним утром вышли они из дома, переправились в лодке через Волгу и пошли по дороге среди большого леса.
С какой любовью рассказывал Спиридон Дмитриевич об этом первом путешествии, открывшем ему впервые красоты родной природы, полей, реки, цветов, смолистого лесного аромата!
– Я вошел в лес, точно в открытый храм живого Бога!
И эти впечатления зародили в детской душе его то, что впоследствии воспевалось им с такой любовью в его стихах.
В течение нашей долгой жизни мы множество раз встречались, и я с большим интересом слушал, когда он вспоминал что-либо из своего далекого прошлого.
А прошлое его было сложно, невесело и трудно. Из бедной крестьянской семьи, ученик сельского дьячка, Дрожжин в двенадцать лет был отдан в „мальчики“ в петербургский трактир, на службу за два рубля в месяц, причем попал в самую смрадную часть, называвшуюся „Капказ“, где, кроме пьяных побоев и таски за волосы, мало что видел.
Однажды буфетчик застал его за чтением рукописи „Царь Максимильян“ и так рассвирепел, что не только побил мальчика, но и сжег его рукопись. Тогда Дрожжин перешел на службу в табачный магазин, где было свободнее, где стало возможно читать. Здесь пристрастился он к стихам Некрасова и в первый раз попал в театр. Здесь же, на семнадцатом году жизни, написал свое первое стихотворение. В дальнейшем, в течение долгого ряда лет, ему приходилось менять места и специальности; случалось голодать и спать под открытым небом. Был он и пахарем в деревне, и магазинным приказчиком в столице, служил и лакеем у помещика. Любопытно, как, по рассказу самого Дрожжина, аттестовал его этот помещик: