Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.
Шрифт:
«Измайлов – худой, черный, в черных очках, весь точно чернилами нарисованный, голос глухой. Даже жутко стало.
Измайлов вообще был человек жутковатый: жил на Смоленском кладбище, где отец его был когда-то священником, занимался чернокнижием, любил рассказывать колдовские истории, знал привороты и заклинания, и сам, худой, бледный, черный, с ярко-красной полоской узкого рта, похож был на вурдалака» (Тэффи. Распутин).
Александр
«Он никогда (или редко, – я, по крайней мере, не помню) не вступал в спор. Мягко, но твердо возражал иногда, высказывал свой взгляд, но никогда не вступал в словесную стычку, распрю, понимая, что столкновение мнений вовсе не ведет к истине, как утверждает французская пословица, а только к расшибанию лбов (за исключением тех частых случаев, когда лбы – медные).
Много было в Измайлове „чеховских“ черт: недаром он так любил Чехова и так нежно о нем писал. Вспоминается мне последняя встреча с ним совсем недавно у В. Н. Сперанского, его тихий, ласковый, немножко по-семинарски „окающий“ говор, улыбка с оттенками застенчивости и печали, короткая, одними кистями рук, жестикуляция. Кто-то еще шутил над его мнительностью, внушающей ему мысль об „опасной“ болезни сердца (он спешил домой, чтобы лечь пораньше спать). И вот – не стало его, милого, „чеховского“ Александра Алексеевича…
В самом деле, Измайлов несколько отставал от типа новейшей литературы (достаточно напомнить, что в поэзии Маяковского он усматривал, по преимуществу, какой-то идиотизм), и нет ничего удивительного в том, что передовые поэты относились к нему столь же холодно, как и он к ним» (Э. Голлербах. Встречи и впечатления).
Александр Измайлов
ИКСКУЛЬ ФОН ГИЛЬДЕБРАНД (Гиллербанд; урожд. Лутковская) Варвара Ивановна
Прозаик, издательница, хозяйка литературного салона. Роман «На туманном севере» (1886). С 1922 – за границей.
«Мне вспоминается баронесса Варвара Ивановна Икскуль в молодые годы ее сияния в Петрограде. Это была обаятельная женщина, в которую влюблялись все – и литераторы, и гвардейцы, и министры, и иностранные знаменитости, как Мопассан. Она владела пером, и один из ее романов был напечатан в „Северном вестнике“. Эту тонкую женщину, с осиной талиею, ровную, стройную, я помню особенно хорошо в салоне А. А. Давыдовой. Приход Икскуль всегда возвещал влетевший ветерок, и все кругом нее начинало трепетать. И. Е. Репин, написавший ее портрет с вуалеткою, так же млел перед нею, как и тяжко фатоватый Н. К. Михайловский» (А. Волынский. Мой портрет).
«Я застал еще баронессу в полном расцвете ее редкой красоты. Хотя ей было уже около сорока лет и у нее были взрослые дети (от первого мужа, Глинки), она была еще совсем молода и, стоя рядом со своей двадцатилетней дочерью, казалась моложе ее. Известный портрет Репина (в Третьяковской галерее), где лицо спрятано за вуалью и безвкусный костюм той эпохи портит фигуру, не дает понятия о своем оригинале. К красоте присоединялись столь же редкий ум и широкое развитие, увлекавшее Варвару Ивановну к самым разнообразным сторонам культурной жизни» (П. Перцов. Литературные воспоминания. 1890–1902).
«Она была уже не молода, но красота ее
Она была председательницей всевозможных обществ, стояла во главе общежития женского медицинского института, которое являлось делом ее рук, курсистки ее любили. Она же стояла во главе Общины св. Евгении, имевшей не только больницы, клиники, но и всякие подсобные предприятия, и на все у нее хватало времени. Жила она в особняке на Кирочной улице.
…Особняк баронессы подходил к ней и характером: элегантный, корректный, внутри обставленный со спокойной роскошью. Много картин и скульптур из Рима, где она жила в течение почти двадцати лет – муж ее был русским послом в Италии. Но как сама баронесса под безупречной внешностью светской дамы была исключительно деловой женщиной, практической и предусмотрительной, так и этот аристократический особняк скрывал в своем дворе большой доходный дом, с улицы незаметный.
В гостиной В. И. по ее приемным дням бывали министры, генералитет, академики – и тут же видные деятели литературы, искусства, сцены, но только такие, с именем которых не связывалось никакого скандала…Репутация В. И. была большой марки. Правда, в самых высших сферах на нее слегка косились, считая ее „красной“, но тем не менее у нее „бывали“, и по приемным дням вся улица перед ее домом была запружена „собственными“ экипажами.
…Когда наш общий друг, писательница М. В. Крестовская, тяжело заболела и должна была одна поехать за границу для серьезной операции, причем муж ее из-за дел не имел возможности сопровождать ее, а отправил с доктором и горничной, В. И., узнав, как Крестовская страдает от одиночества, приказала взять билет, поехала к ней и две самые страшные недели провела, не отходя от ее постели.
Все это делалось без разговоров, со светской улыбкой, при этом никаких благодарностей не допускалось, как будто иначе быть не могло.
Такова была эта на вид холодная, честолюбивая баронесса… Выдержка и благовоспитанность ее могли служить примером для любой великой княгини, а сердце ее говорило в неожиданные минуты» (Т. Щепкина-Куперник. Из воспоминаний).
«Бывал я еще у баронессы В. И. Икскуль. Она была великосветская дама, живо интересовавшаяся всем: литературой, искусством, политикой, церковными делами… Принимала она у себя самых разнообразных лиц. У нее бывали и великие князья, и министры, и партийные социалисты, Распутин и толстовцы, декаденты и сотрудники „Русского Богатства“… Ко мне она относилась очень хорошо. Не раз она выражала желание, чтобы я познакомился с Распутиным, но я категорически отказывался. Она отзывалась о нем без восхищения, а просто как о диковинке, которая ее забавляла. „Он вне условностей… Мы, здороваясь и прощаясь, – целуемся… – и добавляла с наивностью: В деревнях ведь все целуются…“
Жила она в прекрасной квартире на Кирочной улице. В одной из комнат, в углу, вместо иконы висел портрет Толстого, а под ним было прикреплено чучело огромной совы. Эта обстановка страшно смущала и даже пугала м. Елену, игуменью Красностокского монастыря, она ощущала присутствие нечистой силы и начинала творить „Иисусову молитву“.
В. И. умерла в эмиграции, в Париже. Перед смертью она исповедалась и причастилась. Я ее напутствовал» (Митрополит Евлогий. Путь моей жизни).