Сережа Нестроев
Шрифт:
— Да, да… Конечно, разумеется, — послышались голоса мальчиков.
— Дело вот в чем, Нестроев, — начал свою речь Петя, слушая себя с видимым удовольствием. — Вы здесь видите представителей нескольких кружков. Большинство из этих кружков преследовало до сих пор исключительно цели самообразования, но есть среди нас и сторонники более широких задач. Некоторые не успели выяснить своих взглядов на наше общее дело. Что касается ближайшей причины вот этого нашего собрания, то она заключается в желании всех нас объединиться, если у нас найдется что-нибудь для всех одинаково важное. Вы понимаете, Нестроев? Через два-три
Встал рыжеватый вихрастый гимназист в черной курточке. Он, по-видимому, волновался и все посматривал на бумажку, где, должно быть, у него было записано то, что он намерен был высказать.
— Во-первых, — начал он, хмурясь и краснея, — я должен сообщить, что я пришел сюда, как представитель N-ой гимназии. Мне мои товарищи поручили заявить, что если вы все, господа, против буржуазии и за пролетариат, тогда с вами можно иметь дело: я останусь и объясню вам, какая у нас программа действий; а если вы заодно с буржуазией, тогда я ухожу, тогда нам с вами делать нечего.
Все, молча, недоумевая, переглянулись.
— Позвольте. Как же так? — развел руками Петя Грюнвальд. — Как же так, Кострецов? Мы ведь для того и собрались, чтобы выяснить наше отношение… А вы вдруг так сразу, такой ультиматум…
Вихрастый гимназист приободрился.
— Мы принципиально. Мы не можем иначе. Вы против буржуазии или за?
— Но позвольте. Нельзя в двух словах. Еще многие и не высказались кроме того. Большинство пока уклонялось даже от обсуждения всяких общих вопросов. Зачем же так непримиримо? — усовещивал взволнованного гимназиста Петя Грюнвальд.
— Нет, в таком случае прощайте, — воскликнул решительно гимназист и направился к двери, даже не прощаясь ни с кем.
— Куда же вы? Куда? — раздались голоса — иные сердитые, иные как будто обиженные даже.
— Иначе действовать я не могу, господа, — срывающимся голосом крикнул непримиримый, стоя уже в дверях. — Я не от себя, господа, говорю. Я от организации.
— Ну хорошо, — сказал Грюнвальд, — вы исполнили поручение ваших товарищей. Мы это приняли к сведению. Но, может быть, вы не откажетесь участвовать в нашей беседе, как частное лицо, не от имени вашей организации.
— Как частное лицо, я могу, — обрадовался мальчик, которому, очевидно, все-таки хотелось остаться здесь.
Он тотчас же пробрался в угол и стал допивать свой чай, громко хрустя печеньем.
Грюнвальд посмотрел список ораторов.
— Слово принадлежит вам, Васильковская.
Встала белокурая гимназистка в больших очках, как будто унаследованных от бабушки.
— Я от одиночества, господа, буду делать разъяснения, — пролепетала она в чрезвычайном волнении.
— Что? Что такое? Кажется, некоторые, как и я, не поняли вас, — сказал Петя, заметив, что собрание недоумевает.
— Я против одиночества, господа, т. е. я буду говорить от «Лиги борьбы с одиночеством», господа, — лепетала гимназистка, и большие стекла ее очков забавно поблескивали при свете свечей.
— Мы слушаем вас, —
Петя Грюнвальд теперь дорожил мнением Сережи, и ему было неловко, что в собрании говорят слишком наивно. Так ему казалось.
— Господа! — продолжала гимназистка. — Мы все очень страдаем от одиночества. С этим, господа, надо бороться. Наша лига ставит себе это целью. Так вот мне поручили предложить вам соединиться с нашею лигою. Не хотите ли вместе бороться с одиночеством?
— Что вы разумеете под одиночеством? — нахмурился Грюнвальд, совершенно сбитый с толку.
— Как что? — обиделась Васильковская. — Всякий знает, что такое одиночество. Одиночество — это когда кому не с кем поделиться своими чувствами. У меня есть знакомый реалист, Митя Завьялов, так он даже отравился уксусной эссенцией от одиночества. Его едва спасли. Теперь он член нашей лиги, и я уверена, что он не отравится больше уксусной эссенцией. А то был случай с Катей Букиной. Она впала, знаете, в тоску. Пошла в гости к одной подруге, а ей сказали, что подруги дома нет, а на самом деле, представьте, подруга была дома. Тогда она к другой знакомой пошла, а знакомая говорит: я, голубчик, не могу с тобою быть сегодня. Я в кинематограф обещала пойти. Такое совпадение. Букина пошла и нашатырного спирта приняла. Обожгла себе весь рот. Едва ее привели в чувство. Вот что значит одиночество.
— Как же вы думаете бороться с таким явлением? — нетерпеливо спросил Грюнвальд.
— Очень просто. Каждый член нашей лиги при вступлении дает честное слово, что он никогда не откажется от общения с тем, кто страдает от одиночества. И у нас есть такое правило, что ключи должны быть у всех общие.
— Какие ключи?
— Ключи от комнат. Всякий член лиги во всякое время к другому члену может прийти, и тот должен его принять.
— Но ведь это не всегда удобно, однако, — чуть улыбнулся Грюнвальд.
— Это уж другой вопрос. Эт уж вы критикуете. А вы без критики, пожалуйста, самую идею нашу согласитесь принять. Если вы согласитесь идею принять, мы с вами соединимся и вместе можем выработать всякие там правила, чтобы лучше бороться.
— Хорошо, — решил Грюнвальд. — Мы это ваше предложение можем потом обсудить, хотя я лично, признаюсь, не совсем понимаю, чего вы хотите. Сейчас я прошу высказаться Автономова.
Автономов оказался подростком лет шестнадцати. Он учился в частной гимназии и одет был, как иностранцы, в коротких штанах, в чулках, в английском пиджаке. Говорил он точно, уверенно и с какою-то мягкою снисходительностью.
— Господа! — начал он. — Я полагаю, что разнообразие целей, которые преследуются разными кружками, не помешает нам всем объединиться на том, что для всех одинаково важно. Большинство кружков имеет своей ближайшей задачей — самообразование. Прекрасно. Есть кружки, которые носят партийный характер. Наконец, есть организации, подобные «Лиге борьбы с одиночеством». Но никто не станет сомневаться, что для развития деятельности всех этих кружков нужна свобода, известный минимум политических гарантий… Не можем ли мы объединиться на почве этих пожеланий, насущных и неизбежных? Не можем ли мы с этою целью организовать взаимопомощь и самозащиту, так сказать?