Сережик
Шрифт:
Я словно воочию видел перед собой лица отца и сына, но никак не мог вспомнить лица Сережика в тот момент, когда он бросился от меня в кусты. Я мучительно напрягал все свое воображение, стараясь если не вспомнить, то хотя бы представить, и — ничего не получалось. Что было в том лице, увидеть которое мне представлялось необыкновенно важным, самым главным сейчас? Что было в нем такого, о чем память моя предпочитала хранить молчание?
Чуть слышно скрипнула приоткрывшаяся дверь, и в образовавшуюся щель осторожно протиснулся
— Ты еще не спишь? — спросил он, не зная, с чего начать разговор.
— Как видишь, — ответил я и отложил в сторону рукопись. — Наверное, я ждал тебя.
Сережик опустил голову. Упавшие со лба волосы закрыли от меня его лицо.
— Зачем он это сделал? — тихо, едва слышно произнес Сережик.
Детские вопросы тем и отличаются, что при внешней простоте на них бывает трудно, а порою просто невозможно ответить.
— Послушай меня, Сережик, не ходи больше туда.
— Они плохие люди.
— Наверное, просто не такие, как ты или я. Поэтому мы и не можем понять их.
— Я не сделал ничего плохого, я не виноват в том, что их собака погибла, — быстро, словно желая оправдаться, произнес Сережик. — Хотя мне ее нисколько не жалко — она тоже была плохой.
— Конечно, не виноват, — согласился я.
— Я не хочу, чтобы они оставались в деревне, — вскинув голову, с вызовом произнес Сережик.
— Ну, здесь мы вряд ли что-нибудь можем сделать…
— Нет, можем!
Резким, быстрым движением Сережик выставил на стол глиняную фигурку и, тут же отдернув руку, зажал ее между коленей.
Свет от лампы падал мне на грудь и почти не освещал поверхность стола. В полумраке я скорее угадал, чем рассмотрел, что это было изображение Артура Тронина.
Сережик продолжал следить за порядком и гармонией в своем игрушечном мире. На этот раз возмутителем спокойствия стал младший Тронин, и Сережик решил избавиться от него.
И тут я наконец вспомнил, на что было похоже выражение лица Сережика, когда он убегал с тронинского двора. Так, должно быть, выглядело лицо бога, осмеянного теми, кого он создал: удивление, отказ верить происходящему и праведный гнев, сулящий неминуемое возмездие.
По-видимому, Сережик уже придумал кару для провинившегося, но, свыкнувшись с положением творца, он еще не до конца вошел в роль судьи и вершителя судеб. И ко мне он пришел, как к равному себе богу, ведающему судьбами иного мира, чтобы получить мое одобрение своим действиям и тем самым разделить со мной ответственность. Что ж, сыграть такую роль мне выпало в первый и не исключено, что последний раз в жизни, так почему бы и нет?
— И что же ты собираешься с ним сделать? — спросил я, указав на глиняного человечка.
— Он еще совсем маленький, а уже такой злой, — тяжело вздохнул Сережик.
— Конечно, он
— Сын знал, что в фантике не конфета, — с уверенностью в своей правоте произнес Сережик. — И он не должен был делать того, что сделал.
— Но наказать ты собираешься только его одного. Я не вижу фигурки отца.
— Если наказать сына, то тем самым будет наказан и отец.
Пораженный услышанным, я даже привстал с дивана. Воистину, божественное суждение! Уж не читал ли Сережик «Библию»? «Да будет проклят твой род до седьмого колена!» Или как там у них?..
Я удивленно смотрел на Сережика. Сережик же поднял руку и замер. Ладонь его нависла над головой глиняной фигурки, неумолимая, как смерть, готовая опуститься и превратить глиняное подобие человека в бесформенный комок.
У меня мелькнула мысль: что, если Сережик не играет, а на самом деле верит в то, что, уничтожив фигурку, он тем самым способен нанести вред и ее прототипу? А если это и игра, то не слишком ли она жестока для Сережикова полудетского восприятия мира?
— Сережик, — тихо позвал я, так, словно боялся, что от звука моего голоса рука его может неожиданно обрушиться вниз.
Не поворачивая головы, Сережик посмотрел на меня краем глаза.
— Может быть, не стоит этого делать?
Рука Сережика по-прежнему висела в воздухе.
— А что тогда? — спросил он.
Я растерянно пожал плечами.
— Я не хочу прощать.
Я лихорадочно пытался вспомнить хотя бы одну весомую, авторитетную цитату о пользе и необходимости всепрощения. Как назло, в голову не шло ничего, кроме ветхозаветного: «Око за око».
— Черт возьми, Сережик, я не знаю, что тебе сказать. Но… — Стараясь собраться с мыслями, я провел ладонью по лицу. — Кто дал тебе право быть судьей?
Карающая длань Сережика превратилась в указующий перст. Это меня немного успокоило. Кажется, он и сам не был до конца уверен в правильности принятого им решения и был готов к диалогу. Но со мной-то что? Почему я так разволновался из-за какой-то там глиняной куклы?
— А кто дал право ему, — палец Сережика коснулся головы фигурки, — творить зло? Разве для этого он был создан? Разве для этого даны ему руки?..
Сережик хотел сказать еще что-то, но вместо этого, резко вывернув кисть, двумя руками оторвал фигурке руку. Сделав это, он, как будто сам испугавшись совершенного, отшатнулся от стола, едва не упав при этом с табурета.
За окном проехала машина. Свет фар метнулся по комнате, и в тот короткий миг, когда он выхватил из темноты стоящего на столе глиняного человечка, мне показалось, что лицо его искажено гримасой боли. Казалось, он готов был закричать, но вместо этого снова исчез в темноте.