Серёжка Покусаев, его жизнь и страдания

Печерский Николай Павлович

Это было в День Победы. Серёжка играл во дворе и вдруг увидел в дверях отца. Он шёл с матерью в театр.

На груди отца сверкало золото и серебро. Даже глаза слепило.

Отец шёл рядом с матерью и почему-то смотрел в сторону — неизвестно куда. Он даже не заметил Серёжку.

Зато все во дворе заметили отца. Стояли и не дышали. Серёжка тоже.

А почему не гордиться, если у него такой отец!

С тех пор картина эта не выходила у Серёжки из головы.

Закроет глаза и видит: идёт отец. На груди сияние. А вокруг только

вздохи: «Вот это да!»

Как-то Серёжка остался дома один. Он запер дверь на два ключа, достал из шкафа ордена и развесил по всей куртке.

Чужое великолепие это ослепило Серёжку. Он важно ходил по комнате, надувал щеки, вытягивал руку вперед. Но слава взаперти — это не слава. Серёжка подошёл к окну, выпятил грудь. Снизу его кто-то заметил, замахал рукой.

Серёжка с перепугу рухнул на пол и сидел полчаса. К счастью, все обошлось и в квартиру никто не вошёл. С тех пор Серёжка не касался орденов. Видно, понял, что слава отца не передаётся по наследству, как цвет глаз или горбинка на носу.

Что заслужил сам, то и получай. Хоть горушку, хоть песчинку, хоть обыкновенный, сложенный из трёх пальцев кукиш. Так говорил Серёжкин отец. Правда, говорил он по другому поводу. Но это значения не имеет.

Вообще же Серёжкин отец моралей и прописных истин не читал. Скажет слово — и точка. Делай выводы сам, пока не поздно…

Жаль только, времени у него на Серёжку не хватало. С восьми на заводе. Потом слёты, активы, форумы. Сюда тащат, туда рвут. Хоть караул кричи.

По этой причине Серёжкиным воспитанием занималась больше мать. За ней всегда в доме было последнее слово и последняя точка.

Несмотря на форумы, мать хотела сблизить и сдружить Серёжку с отцом. Только случится у отца свободная минутка, мать уже тут как тут.

«Иди гуляй с Серёжкой. Ему нужно мужское общество. Вы мужчины. Вы лучше поймёте друг друга».

Отец и Серёжка ходили по грибы, сидели с удочкой, как колдуны, на тихой, заросшей кувшинками Усманке.

Хорошо на этой речке. Особенно вечером. Деревья на берегу. Деревья в реке. Вниз ветками. Где что — не поймёшь. И облака, и перелётная птица. И ты сам. Стоишь в красной рубашке вниз головой и гонишь от себя дымный густой клубок мошкары.

Так всё красиво, что даже не верится!

Разговаривали Серёжка с отцом мало. Так, слово, два. Вполголоса. Чтобы не спугнуть тишину, не разогнать серебряную стаю рыбешек возле песчаного берега.

Серёжка любил такие прогулки с отцом. Но теперь об этом нечего было и думать. Без тапочек Серёжке не было ни ходу ни проходу.

Вся проблема с тапочками упиралась в главную точку, то есть в маму…

А раз мама сказала, значит, так и будет. Её никто не переубедит!

После порки Серёжка спал неважно. Снилось ему всё, что случилось за день. С некоторыми отклонениями. Одни и те же страдания Серёжка пережил дважды.

Под утро Серёжке приснился Пётр Первый.

Дело было так. Серёжка отправился к самодержцу

наниматься в юнги. Во дворец его не пустили. У входа стояли два гвардейца и молоденький офицер с усами. Через плечо у него висела голубая лента, как у чемпиона. На ленте сверкали ордена и медали.

Серёжка стоял у входа, переминался с ноги на ногу и нудным голосом тянул:

«Пустите, дяденька. Чего вам стоит…»

Серёжка надоел офицеру. Он хотел турнуть его, но потом пожалел и сказал:

«Сейчас я пойду и поговорю с государем. Жди тут».

Вскоре он вернулся и велел гвардейцам пропустить Серёжку.

«Можешь идти, — сказал он. — И пожалуйста, вытирай ноги. Ковры нам все перепачкаешь».

С волнением Серёжка переступил порог царских палат. Тут было чисто и тихо, как в музее. Возле каждой двери стояли с ружьями гвардейцы. Они зорко осматривали посетителя и проверяли пропуск с печатью, который дал Серёжке офицер.

Серёжка прошёл несколько комнат и вдруг увидел в глубине огромного зала Петра Первого. Пётр стоял спиной к нему и рассматривал на стене географическую карту мира. Вероятно, разрабатывал планы походов, думал, с какой стороны лучше ударить по врагам земли русской.

Вдоль стены стояли деревянные скамейки, сидели рядышком какие-то бородачи в кафтанах с длинными рукавами. Это были бояре, которых Пётр ненавидел за подлый нрав и за то, что они были консерваторами. Пётр Первый прижимал бояр и стриг им бороды. Наверно, они сидели в очереди, ждали, когда царь освободится и возьмётся за ножницы.

Но вот Пётр обернулся. Слева и справа послышалось какое-то подхалимское шипение. Это шипели на своих скамьях бояре.

«Падай ниц, холоп! На колени перед государем!»

Пётр был прогрессивный царь. Но Серёжка всё равно не упал перед ним на колени. Если бы Галя Гузеева увидела Серёжку на четвереньках, она наверняка сказала бы:

«Ты, Покусаев, болван! Почему падаешь перед царём на колени? Я расскажу твоей пионервожатой!»

Пётр Первый увидел Серёжку. В глазах его отразилось удивление. Густая чёрная бровь поднялась вверх.

Но тут к Петру подошёл офицер и что-то шепнул ему. Лицо государя просветлело.

«Иди сюда, мин херц, — сказал Петр. — Не бойся. А бояре пускай подождут. Им не к спеху. — Пётр сел в кресло с высокой спинкой и кивнул Серёжке: — Садись. В ногах правды нет. Ты ещё не сидел с царями?»

По вранью Серёжка был олимпийским чемпионом. Он врал кому угодно и где угодно. Не мог удержаться Серёжка и сейчас:

«С министром сидел… Он приезжал в город. С отличниками совещание проводил…»

Серёжка уже совсем освоился в царском обществе. Он принялся рассказывать о министре просвещения. О том, как сидел с ним рядом на банкете и как министр похвалил его за отличную успеваемость и дисциплину.

Покончив с министром, Серёжка вкратце коснулся своего города. Пётр узнал, что Серёжка из Воронежа, и страшно разволновался.