Сергей Есенин. Биография

Лекманов Олег Андершанович

И это – всегда ходить “вдохновенным” – ему удавалось: в революционную эпоху даже будни его были заряжены стихотворным пафосом – разговорное слово переходило в поэтическое, жест продолжался в стихе.

“Переполнится мыслью все тело мое”, – писал Белый [473] , и современники подтверждали, что это была не только метафора: “Длинные волосы на его голове развевались как пламя. Казалось, что вот-вот он весь вспыхнет – и все кризисы и мировые катастрофы разразятся немедленно и обломки похоронят нас навеки” [474] . Вот и Есенин развил в себе удивительную “способность говорить без слов”. В “его разговоре участвовало все: и легкий кивок головы, и выразительнейшие жесты длинноватых рук, и порывистое сдвигание бровей, и прищуривание синих глаз…” (П. Орешин) [475] . И он с такой “пластикой”, “всем телом” отыгрывал свои “космические” идеи, что, казалось, прямо перевоплощался в мужицкого “пророка”.

473

Белый А. Глоссолалия… С. 10.

474

Алянский С. Встречи с Александром Блоком. М., 1972. С. 53.

475

Есенин в восп. совр. Т. 1. С. 267.

Этим и поражало публику авторское чтение “Инонии”. “Надо было слышать его в те годы, – вспоминает В. Полонский, – с обезумевшим взглядом, с разметавшимся золотом волос, широко взмахивая руками, в беспамятстве восторга декламировал он свою замечательную “Инонию” <…> Он искал точку, за которую ухватиться: “Я сегодня рукой упругой / Готов повернуть весь мир”” [476] . Есенинская декламация поэмы сравнима с воздействием электрического разряда: “Рука выбрасывается вперед, рассекая воздух короткими ударами. <…> Отрывистый взмах головы, весь корпус наклоняется вбок и вдруг выпрямляется, как на пружине. <…> Глаза сосредоточенные, сверкающие. “…Пророк Есенин Сергей”. Кажется, погрохатывает гроза, разбрасывая острые молнии. И все это происходит на маленьком шатком диванчике, с которого он не встает, создавая впечатление величия и грозной торжественности только незначительными перемещениями своего упругого, будто наэлектризованного тела. И окружающие подчиняются безраздельно не только силе стиха, но и силе личности, так резко и неоспоримо выступающей из общего ряда” (С. Спасский) [477] .

476

Полонский В. Памяти Есенина // Новый мир. 1926. № 1. С. 154–155.

477

С. А. Есенин: Материалы к биографии. С. 196.

В “скифскую” эпоху Есенин, выступая со своими стихами, обрел ту власть, ту способность к “безраздельному подчинению” слушателей, которую он не потеряет до конца дней. При чтении стихов поэт добивался максимального напряжения аудитории – удивлял неожиданными интонационными переходами, играл контрастами, то оскорбляя публику, то умиляя ее до слез. Вот Есенин читает поэму “Товарищ” П. Орешину, “взмахивая руками и поднимаясь на цыпочки”, и голос его гремит “по всей квартире”. Слушатель ждет, что, приступив к следующей поэме, “Преображению”, автор вновь “разразится полным голосом и закинет правую руку на свою золотую макушку”, но не тут-то было: свою знаменитую строку “Господи, отелись!” тот произносит “почти шепотом” [478] . Тем мощнее эффект.

478

Есенин в восп. совр. Т. 1. С. 264–265.

И опять поэт декламирует поэму о “сыне рабочего” – только теперь уже с эстрады – в битком набитом кафе “Табакерка”. “На эстраде стоял стройный, в светлом костюме молодой человек, показавшийся нам юношей, – вспоминает Л. Никулин. – Русые волосы падали на чистый, белый лоб, глаза мечтательно глядели ввысь, точно над ним был не сводчатый потолок, а купол безоблачного неба. С какой-то рассеянной, грустной улыбкой он читал, как бы рассказывая…” [479] В такие минуты он “произносил слова очень просто, не нараспев, как читали тогда многие. <…> Негромкий голос, покой во всем облике, темперамент убран, почти полное отсутствие жеста” (С. Спасский) [480] . И вдруг – перевоплощение: “…блеснули глаза, вскинулась ввысь рука, и трагически, стенящим зовом прозвучало: “Исус, Исус, ты слышишь?””. С каждым стихом все громче становится голос: поэт уже не читает стихи, а выкрикивает – то “звонко, восторженно”, то “с ужасом”, “рванув воротник сорочки”. Но обрывается крик – поэт держит паузу, в зале “мертвая тишина”. Уже совсем другим тоном, “торжественно и проникновенно”, произносит он финал поэмы, прежде чем его голосом начнет вещать сама стихия: “как долгий отдаленный раскат грома, все усиливающийся, радостно-грозный: “Рр-эс-пу-у-ублика:”” (Л. Никулин) [481] .

479

Там же. С. 305.

480

С. А. Есенин: Материалы к биографии. С. 194–195.

481

Есенин в восп. совр. Т. 1. С. 307.

В революционные годы Есенин, подобно Андрею Белому, обменял “корни на крылья” [482] . Метафора “взлета” связала в тогдашней есенинской жизни быт и поэзию: “порхающая походка” [483] и взмахи рук [484] идеально гармонировали с космическими образами его поэм и “взлетом” его славы. В этом был залог творческой удачи: богоборчество и мессианизм вершинной “скифской” поэмы Есенина, “Инонии”, могли казаться “фальшивыми и ненастоящими” [485] , но, вопреки всему, в поэме чувствовался и истинный пафос, выраженный авторской интонацией, жестом, самим есенинским обликом.

482

См. характеристику А. Белого, данную Ф. Степуном: “Он был существом, обменявшим корни на крылья” (Степун Ф. Встречи. С. 165).

483

По словам Вен. Левина, “он будто не шел, а порхал” (Русское зарубежье о Есенине. Т. 1. С. 214).

484

См. уже процитированный в главе 5 отрывок из воспоминаний С. Виноградской: “…сам Есенин, похожий на белую нежную птицу, словно вырастал, когда характерным движением рук описывал их” (Виноградская С. Как жил Есенин. С. 15).

485

По выражению Д. Святополка-Мирского (Русское зарубежье о Есенине. Т. 2. С. 64).

“Наша вера в силе”, – провозгласил Есенин в финале поэмы: читай – в отрыве и броске. Пусть поэт не слишком верил в “иную страну” (Инонию), зато верил в иное состояние – полета, неважно куда. Гипербола громоздится на гиперболу, как Осса на Пелион, метафора “земля – небо” монотонно раскачивается, пока не закружится голова и не захватит дух. Итоговое неразличение верха и низа – секрет “талантливости” “Инонии”, “соблазнительных красот”, которые признавали за ней даже те современники, которые с негодованием отворачивались от ее кощунственных деклараций [486] .

486

“Поэма очень талантлива. Но для наслаждения ее достоинствами надобно в нее погрузиться, обладая чем-то вроде прочного водолазного наряда. Только запасшись таким нарядом, читатель духовно безнаказанно сможет разглядеть соблазнительные красоты “Инонии”” (Ходасевич В. Собр. соч. Т. 4. С. 138).

Итак, Есенин выбрал “крылья”. А над “корнями” – посмеялся. Язвя своего былого наставника Н. Клюева в стихотворном послании “Теперь любовь моя не та…” [487] , Есенин приберег самый острый выпад для последней строфы:

Тебе о солнце не пропеть,В окошко не увидеть рая.Так мельница, крылом махая,С земли не может улететь.

“А я смог” – вот на что Есенин намекнул Клюеву. И, набрав высоту, попрощался с тем, кто остался на земле – привязанным к “корням”.

487

Датировка этого стихотворения остается спорной. Согласно комментаторам академического собрания сочинений, оно было написано в конце 1918 года (Есенин С. Полн. собр. соч.: В 7 т. Т. 1. С. 560–561); согласно С. И. Субботину – в 1919 году (см.: В мире Есенина. М., 1986. С. 518).

3

Но есть в том же стихотворении строки, которые рикошетом бьют по самому Есенину:

Ты сердце выпеснил избе,Но в сердце дома не построил.

Спрашивается: а можно ли о самом авторе этих строк сказать, что он построил “в сердце дом”? Можно ли найти в жизни поэта хотя бы попытки совместить понятия “сердце” и “дом”? Было ли стремление к житейскому счастью, была ли любовь? Если искать ответы на эти вопросы в есенинской биографии, то придется остановиться только на событиях 1917 и 1918 годов – не раньше и не позже.

“Я с холодком”, – нередко замечал Есенин. “Следом за “холодком” снова и снова шло уверение, что он будто бы не способен любить “по-настоящему””, – свидетельствует Н. Вольпин [488] . Действительно, в том, что касается личной жизни поэта, мемуаристы проявляют редкостное единогласие: “Есенин никого не любил, и все любили Есенина” (А. Мариенгоф) [489] ; “О женщинах Есенин отзывался большею частью несколько пренебрежительно” [490] ; “…женщины производили на Есенина действие отталкивающее…” (С. Борисов) [491] ; “…любовь у него всегда была на третьем плане” (В. Шершеневич) [492] ; “…этот сектор был у него из маловажных” (С. Городецкий) [493] . И все же многие допытывались: было ли что-то в жизни поэта, в его лучшие годы, вопреки этому “холодку” – ну хотя бы малая толика, хотя бы подобие любви?

488

Есенин глазами женщин… С. 126–127.

489

Мой век… С. 323.

490

Розанов И. Литературные репутации. С. 451.

491

Борисов С. Встречи с Есениным // С. А. Есенин: Материалы к биографии. С. 143.

492

Мой век… С. 579.

493

Городецкий С. Жизнь неукротимая: Статьи. Очерки. Воспоминания. М., 1984. С. 44.

Посмотрим, что отвечал Есенин на настойчивые и ревнивые расспросы Надежды Вольпин о былых возлюбленных [494] :

– Не скрою, было, было. В прошлом. Сильно любил. Но с тех пор уже никогда. И больше полюбить не смогу. <…>

А тогда… Я вдруг сразу спросила:

– Кашину? Ее? <…>

– Ну что вы! Нет! – небрежно бросил Есенин. “Слишком небрежно”, – отметила я про себя. Но не выдала недоверия.

В другой раз я сказала:

494

Разговор состоялся в 1920 году.