Шрифт:
Пролог
Медленно, преодолевая сопротивление воды, он опускался вниз, куда-то в темноту. Последнее воспоминание угасало в его памяти. Он прыгает с каменистого берега в воду, поверхность которой, мгновение назад игравшая солнечными бликами, разбивается от его рук, превращаясь в бриллиантовые осколки. Удар! Почти невыносимая головная боль, и вот теперь он смотрит вверх, сквозь слой мутновато-зеленой воды, и видит золотисто-желтый шар солнца и лучи, протыкающие воду в нескольких местах. Красиво… Желтое на зеленом.
Алиса выпрямилась, беспомощно глядя в горящие отчаянием глаза родителей мальчика. В больничной палате элитной клиники, залитой неярким августовским солнцем, было тепло, пахло свежими цветами, медикаментами и… горем. Высокий, сгорбленный мужчина и миловидная женщина с заплаканным лицом смотрели на нее, Алису, и ждали. Ждали, что она подарит им надежду. Или сразу скажет,
– Я не могу… Не могу помочь.
Алиса беспомощно оглянулась на Раду. Та стояла чуть позади. Спокойная, уверенная, что все наладится, не сейчас, так потом, не сразу, значит, через время. Это был ее девиз. Все наладится. Весь Кластер питался от Рады ее безмятежностью и непоколебимой уверенностью в будущем. Рада вопросительно кивнула, рассказывай.
– В общем, мозг не умер. Мальчик видит последнюю картинку, как я понимаю, после того, как он прыгнул в воду. Сколько времени прошло? Два месяца? Ну, вот, а он все там. На пляже. Видит желтое солнце сквозь зеленую воду. Ни о чем не думает. Просто смотрит. Я не смогу помочь. Я вижу только, о чем он думает. Если бы ваш сын пытался как-то выбраться из этого состояния и не мог, можно было бы понять, чего он хочет, и вот тогда…
Алиса еще раз взглянула на Раду и перевела взгляд на родителей мальчика.
–Простите.
***
Динка спала. Ей снился детдом. Ее детдом, в котором она проживала с десяти лет. Что-то милое, ласковое, чьи-то теплые руки. Наверное, бабы Нюры, нянечки… Совсем рядом неистово громыхнуло. Динка вздрогнула, подняла голову и с силой потянулась. Откуда шум? Она подняла голову и, прямо перед собой, за окном, увидела упруго бьющие по стеклу струи дождя. Всего лишь летняя гроза. Этим летом, самым жарким за последние несколько лет, грозы стали обычным делом. Хотя сегодня с утра непогоду ничего не предвещало. Прогноз чудесный. На небе ни облачка. И зонт, конечно же, остался дома. Динка с досадой прикрыла глаза. Что же ей снилось? Очень жалко, что не досмотрела. Она опять положила голову на ноги, опирающиеся на стол. Усмехнулась. Эта ее привычка отдыхать в немыслимой для простого человека позе, когда сидишь перед столом, ноги на столе, и ложишься сама себе на ноги, уютно устраиваясь и мгновенно засыпая, приводила в ступор тех, кто видел такое впервые. А она действительно так отдыхала. Еще с детдома. Однажды, увидев ее в таком виде, Митька, она с ним даже подралась тогда, думая, что слово ругательное, назвал ее гуттаперчевой. Слово всем детям было незнакомым, Митька потом объяснил, что это такая смола или резина. Мнется и гнется. Как Динка. И покраснел. Ее подразнили этим словом месяца два, пытаясь приспособить к имени, Динка-Гуттаперча, Динка-Гутта, да и отстали. Цыганка-это более раннее ее прозвище, звучало и проще, и подходило больше. У нее были черные, длинные, слегка волнистые волосы, которые она обычно заплетала в косы, и черные же глаза. И да, еще она была смуглая. Но на этом все цыганское кончалось. Динка не умела гадать, отводить глаза, даже воровала, как все, просто то, что плохо лежит. А нечего! Детдом– это общий дом, и все здесь –общее! И не была она цыганкой, мамка, когда еще не спилась до смерти, как-то обмолвилась, что родилась под Винницей. Так что они с матерью были украинками. Вот пресловутый украинский борщ давался Динке легко, она после детдома и пошла в кулинарное училище, потому что готовила быстро, вкусно, затейливо и с удовольствием. Ее и сюда, в фирму со смешным названием «Муж на час», позвали работать поварихой, ну и, по совместительству, уборщицей. Да еще заказы по телефону она принимала, когда в офисе никого не было. Записывала звонки аккуратно в тетрадку и клала ее на стол Карго. Директора. Конечно, готовить и убирать за семерыми, приходящими с заказов потными и голодными, парнями было нелегко. Но ей все нравилось. Парни были своими, все, кроме двух–бывшие детдомовцы. Карго платил ей за три работы двадцать тысяч–отдавал в конвертике. Учитывая, что на еду тратиться не приходилось– она обедала и ужинала в офисе, у нее за три месяца, а именно столько она здесь уже трудилась после окончания училища, скопилась очень неплохая сумма. Она мечтала купить себе зимнее пальто с мехом из чернобурки и такую же шапку. И еще угги! Такие теплые мягкие зимние сапоги. Динка вздохнула. Угги-это хорошо. Это зимой. А сейчас конец лета, ливень не прекращается, а домой идти надо–скоро начнет темнеть. Аккуратно опустила ноги на пол, легко распрямила спину, нашарила на столе сумку с ключами, еще раз с грустью посмотрела на высветившееся от сверкнувшей молнии окно и вышла на крыльцо. До дома, вернее, до комнаты в коммуналке, ключи от которой ей выдали после детдома, отсюда было полчаса ходьбы. Имелась и короткая дорога, через парк. Но парк этот пользовался дурной славой, и Динка обходила его стороной, как и почти все горожане. То люди там пропадали, то в глубине отчаянные собачники находили избитых жителей, которые потом не могли вспомнить, как там оказались. В общем, гиблое место. Хоть и фонари работали исправно, достаточно освещая аллею и густые кусты вдоль нее. Вот и сейчас видно, как молнии, одна за другой, бьют прямо в центр парка, будто там что-то их притягивает. А под кронами деревьев клубится белесый туман из просеянных сквозь листву капель.. Страшновато. Зато парковой аллеей получится добежать домой минут за десять, а учитывая, как льет, да то, что она без зонта… Пронесет. Она– везучая. Наверное.
Динка постояла еще пару минут на крыльце, чувствуя, как противная сырость пробирается под рубашку, и рванула вперед. Первую остановку она сделала, добежав до старого корявого клена с роскошной густой листвой. Динка мчалась, ощущая себя пловчихой (таким плотным был дождь), она будто вертикально плыла по воде, смешно дрыгая ногами и прижимая к телу сумочку с ключами, а мокрые косы противно били по спине. Динка немного отдышалась под кроной клена. Здесь дождь был редким. Переждав очередной разряд грома, она вынырнула из-под спасительного дерева, успела сделать пару стремительных шагов, и вдруг все вокруг осветилось каким-то нереально ярким ослепительным светом, ее пронзил страшной силы электрический разряд, заставив больно сжаться трепыхнувшееся сердце. Больше уже ничего не ощущая, она неловко упала прямо на мокрую аллею, жалко поджав под себя ноги…
…Кто-то смотрел на нее в упор, дергал, не позволяя вернуться в тяжелое беспамятство. Голова болела. И запахи… Незнакомые, вызывающие смутные воспоминания… Больничные?! Она в больнице? И еще звуки… Чей-то знакомый голос звал, звал, звал…
Динка сквозь ресницы посмотрела на склонившееся над ней лицо, улыбнулась, потому что узнала, и с облегчением вздохнула, снова проваливаясь в забытье.
Проснулась, как от толчка, вспоминая сон. И себя в нем. Детдом, каким она помнила его, серый, со старыми дешевыми обоями и зеленой краской на стенах в коридорах и общественных местах. В просторной светлой спальне для мальчиков стоят двое: тот, кого она узнала, Митька–Санитар, и гроза старшеклассников–Бахмет. Митька, весь красный, до кончиков ушей, с вызовом смотрит в лицо главаря детдомовских хулиганов.
– Обещай мне, урод! Я все сделаю, если ты ее не тронешь!
Динка ощутила себя, стоящей будто рядом. Но почему-то, никто ее не видел.
Бахмет насмешливо оглядел Митьку. Высокий, болезненно худой, с длинными руками, тот с ненавистью смотрел ему в глаза.
–Обещаю. За это будешь моим рабом три месяца. До выпускного. Мы договорились?
И Бахмет протянул руку, чтобы скрепить обязательства. Динка хотела крикнуть, не смей, не надо, все знали, какой этот гад злобный, настоящий фашист, но внезапно поняла, что речь идет о ней, о Динке. Что значит, не трогай? Ее, Динку? А Бахмет собирался трогать? Ей стало страшно. Прямо скрутило до жути. Словно сквозь занавеску она увидела, как ребята пожали друг другу руки, и Бахмет, красиво насвистывая сквозь зубы мелодию песни о «стройной фигурке цвета шоколада», скрылся за дверью.
Динка приблизилась к Санитару. Его все так звали в детдоме, потому что он сутками пропадал в санблоке, помогал приходящей медсестре, даже научился ставить уколы. Девчонки, правда, отказывались–стеснялись, а парни наоборот, соглашались, потому что лучше Санитар, чем медсестра, которая не могла, да и не хотела стараться. А у него действительно была легкая рука! Он и учиться после детдома пошел в медучилище. Туда, куда взяли, с его уровнем подготовки. В санитары. А теперь работал в горбольнице.
Динка будто раздвоилась. Одна была во сне, рядом с Митькой, вторая лежала сейчас в палате и спала. Та, что во сне, приблизилась к Митьке и спросила:
–Зачем ты пообещал этому упырю стать рабом?
Митька обернулся, не удивившись, что Динка рядом, и ответил:
– Я разговор услышал. Бахмет и его дружки тебя хотели … В общем, теперь все будет хорошо. А я потерплю. Подумаешь, три месяца! Главное, с тобой все будет в порядке.
Он шагнул ближе, и Динка ощутила его запахи. Пот, смешанный со страхом. Это от разговора с Бахметом. И еще один запах. Запах счастья. Желания. Она покрутила головой:
– Ты же знаешь…
– Знаю. Я не надеюсь. Просто, будь счастлива. Друзья?
И он протянул руку, как недавно протягивал ее Бахмету.
Динка протянула в ответ свою и очнулась. Она лежала на кровати, прикрытая сухой колкой простыней, с вытянутой вверх рукой. Сделав усилие, повернула голову, скосив глаза. Рядом с кроватью стояла больничная тумбочка. Привалившись к спинке кровати, склонив голову на скрещенные руки, спал… Митька-Санитар. А… что это сейчас было? Как будто не во сне она пожала руку, а прямо вот только что ощутила потную ладонь своего, так называемого, защитника-друга. Она даже вытерла о простыню пальцы и огляделась сосредоточенно. Белые стены, белый потолок. Две одинаково застеленные кушетки, капельница рядом с ее кроватью. И вправду, больница?