Серое, белое, голубое
Шрифт:
Так что же надеть? Я замечала, что в последнее время черный цвет на похоронах не так уж обязателен. Подчеркнутая торжественность может раздражать покойника, ему приятней видеть друзей и родственников в их естественном виде, без головных уборов, в одежде разных цветов, под звуки гармоники. Мне запомнились одни очень грустные похороны, на которых вдовец был в резиновых сапогах выше колен.
Я была ее лучшей подругой в этом поселке. И хотя они первое время жили во Франции и я видела ее лишь время от времени, я знала о всех ее неудачных беременностях и во время нашего летнего приезда к ним на хутор остро почувствовала, хоть голова у меня и была занята моим собственным несчастьем, каким утешением было для нее сидеть вечером на качелях, прижав
«В пять часов Габи привезут домой на такси». Но все же я растянулась ненадолго рядом с ней в укрытии из густых зарослей цветной крапивы, неловкая с непривычки, и даже не подумала снять платье и белый атласный бюстгальтер с косточками.
Боже, как же я на нее злилась! Теперь, когда моя злость прошла, словно провалилась в гулкую пустоту, как бывает, когда средь бела дня выйдешь на улицу из сумрака кинотеатра, — только теперь я могу признаться откровенно: я ее терпеть не могла. Вначале ее молчание мне даже импонировало. Когда большинство соседей уже пыхтели про себя в раздражении: «Что это ты, девочка, выпендриваешься?», я ничего против не имела, даже наоборот. Магда, наверное, дожидается, когда мы сможем поговорить спокойно, оставшись одни. И вот когда такой случай наконец представился — мы с ней шли по пляжу, а со всех сторон хлопали крыльями чайки, — я намеренно оборвала разговор, искоса поглядывала на нее и прокашливалась. И снова заговорила на тему о путешествиях. Она и бровью не повела. Ловко ускользнула от темы, задав мне вопрос о том, что я думаю о фирме, через которую мы однажды сняли домик на лето в Бельгии.
Были и другие удобные случаи. Она возобновила свои визиты к Габи. «Побудь еще немного, попьем чаю», — просила я ее. Мы забегали друг к другу за какой-нибудь мелочью по хозяйству и заодно поболтать; как-то раз я прислонилась к дверному косяку и стала смотреть на нее выжидательно. Тогда она сказала: «Нелли, мне нужен твой совет». После этого она завела разговор о золотых запонках, которые видела у меня в магазине, а я почувствовала непреодолимое желание дать ей под дых. В сентябре, со дня возвращения Магды прошло уже месяца три, я пригласила их с Робертом к нам на ужин.
Было жарко, окна и двери оставались распахнутыми настежь. Вечер близился к концу. Сделав небольшую передышку для того, чтобы поплавать в сигаретном дыму, Эрик и Роберт снова пошли чесать заплетающимися языками. А у меня вдруг испортилось настроение. Напротив меня сидела Магда и чертила указательным пальцем что-то на скатерти, очень спокойно, какие-то ромбики, все время одинаковые, лицо ее при этом хранило непроницаемое выражение. Мне даже показалось, что она вот-вот начнет раскачиваться взад-вперед. Я почувствовала, как во мне вскипает ярость. Ради всего святого, Господи, сделай так, чтобы она поскорее подняла голову, взглянула на часы и сказала: «Уже поздно, Роберт, пошли домой!»
Проходили неделя за неделей, месяц за месяцем, и мне все меньше нравилось ее общение с Габи. Я и сама не понимала почему.
2
Она слышит его шаги над головой. Он уже одет, доносится топот его ботинок. Молодой человек, в черном с головы до ног, пытается прогнать беспокойство, ритмично вышагивая на чердаке. Ссутулив плечи и руки, он с великим трудом продвигается вперед. Он идет на мысках, колени полусогнуты, такое впечатление, словно ему под колени подсунули сзади невидимые предметы, он еле-еле удерживает равновесие, всякий раз резко переставляя ногу. Когда он добирается до окна, которое выходит на север, звук его шагов становится
— Ее предадут земле? — Это была его первая реакция после того, как она во вторник очень осторожно рассказала ему о том, что произошло.
Ни это высокопарное выражение, ни монотонный голос сына ее не покоробили. Просто его обычная манера говорить.
— Да.
Она поставила перед ним кружку чая с молоком. Было шесть часов. Габи только что пришел домой. Он выслушал ее, наклонившись над столом, на который опирался руками. Как обычно после работы, он выглядел серым и утомленным. Уставившись на скатерть, он произнес:
— Ее нет в живых?
— Нет.
— У нее больше нет голоса?
— Нет.
— Как же теперь быть со статьями из «Нью-сайентист»?
— Папа их тебе переведет.
— У нее больше нет почерка. Ее почерк уйдет вместе с ней в темноту.
Он стал тихонько раскачиваться, не отрывая рук от стола, раскачивал тело взад-вперед. Нелли не обращала внимания. Когда амплитуда его движений стала более частой и нетерпеливой, она схватила его за обе руки, этот жест был ему знаком, он послушно отпрянул назад, потоптался на месте и плюхнулся на стул, который годами стоял на этом месте развернутый к окну, специально для него.
Нелли улыбнулась сыну, окинула взглядом его клочковатую шевелюру. Если ему грустно, она готова его утешить. Но стрелка переставлена, и его горе и ее утешение идут по разным путям. О чем ты? — спрашивали они друг друга одновременно. Она подала ему чай. Он на ощупь нашел чайную ложку и начал быстро помешивать, чтобы поскорее увидеть воронку — это зрелище всегда его завораживало. Потом он поставил именно те вопросы, которые и ожидала услышать Нелли. Стандартные вопросы, которые всегда задают в попытке удержать ускользающий внешний мир.
— Когда это?
— В пятницу.
— Во сколько?
— В пол-одиннадцатого.
— Где?
— Отпевание в церкви святого Иеронима. Похороны на кладбище Зейдфлит.
Убрав на минутку язык, он выпил залпом весь свой чай. Задыхаясь, произнес:
— Значит, мне понадобится черная одежда.
Она не знает, что творится у него внутри. Просто наблюдает за его поведением, воспринимает те сигналы, которые для нее привычны, — плач, взгляд в одну точку, заикание, периоды молчания, — но для него они наполнены совсем иным смыслом. Иногда он налагает на себя обет молчания. Иногда у него расширяются зрачки. В разгар летней жары он всем телом дрожит, на руках и ногах появляются мурашки.
Купленные для него черные вещи ему понравились. Чтобы подобрать костюм, она поехала с ним в Лейден, поскольку ассортимент товаров в поселке был ориентирован на потребности туристов. В магазины молодежной моды не стоило даже и заходить — он ни за что не согласился бы надеть джинсы, и не только потому, что их грубая ткань раздражает его кожу, но и потому, что, по его мнению, они недостаточно черные. В доме моды «Де Фаам» они нашли то, что искали. Да, именно там продавец натянул на него и почти незаметно застегнул на поясе мягкие фланелевые брюки глубокого черного цвета. Габи закрыл глаза. Затаил дыхание. Продавец едва заметно улыбнулся его матери, она тоже — ему в ответ. У нее было ощущение, что мальчик стоит и прислушивается, каким-то особым, куда более высокого порядка, чем ее собственный, органом восприятия, к приглушенному шороху черной шерстяной ткани, чарующего вечного покоя, в который погрузилась Магда, которая умерла и в пятницу будет похоронена на кладбище Зейдфлит. Уже в который раз ей приходит в голову мысль: «Мне кажется, он про себя этому рад».