Серое зеркальце
Шрифт:
Найти ещё одну — и купим булочку.
Ляська шла, шаря глазами по газону и вдоль поребрика — и тут её окликнули с другой стороны улицы. Парень. Ляська тут же сделала независимый вид, но посмотрела.
Шикарный оказался типчик. В кожаной куртке, в джинсах-«варёнках»… и лицом симпатичный. Чудесно улыбался и махал рукой. И перебежал дорогу на красный свет.
— Псих, а псих, ты откуда меня знаешь? — спросила Ляська и тут же, по яркой улыбке, по голубому отствету в серых глазах догадалась, откуда. Схватила протянутые руки, ткнулась головой в плечо. От сегодняшнего облика брата пахло не «Рексоной», а чем-то гораздо приятнее. Может, немецким дезодорантом из
— Хочешь, познакомлю? — тут же выдал Стасик. — Рудик Антипов, в университете учится.
Ляська тут же погасла.
— Ага, — сказала она, сморщив нос. — Он в универе, а я — в путяге. Маляр-штукатур… нужна я ему очень…
На лицо Рудика набежала тень; Ляське показалось, что оно стало почти таким же серым, как настоящее лицо её брата.
— Ты хорошая, — сказал Стасик голосом мальчика, пропавшего из мира людей четырнадцать лет назад. — Какая разница…
— Тебе — никакой, ты — фея, — фыркнула Ляська, стараясь сделать вид, что это не больно, а смешно. — А людям не всё равно. И как ты его со мной знакомил бы? Выйдешь из него, а мне объяснять, что это был за глюк, да?
— Ладно, — сказал Стасик погасшим голосом. — Глупости. Забудь… Хочешь съесть что-нибудь?
— Ага! — радостно кивнула Ляська, и тут же ей пришла в голову отвратительная вещь. — Это на бабки Рудика, что ли?
Стасик вздохнул.
— Я тебе не говорил, что я — не уголовник? Я просто помню, как ты хотела купить шоколадку. Прихватил кое-что… Кстати. Тебе — от мамы. У неё необычное хобби.
Стасик вынул из кармана Рудика длинную узкую коробочку. Она, пожалуй, сошла бы за обычную коробочку из ювелирного магазина, если бы не была какой-то не вполне реальной: этакий сгусток бархатистого мрака в виде коробочки, на ощупь — как изнанка листа мать-и-мачехи. Ляська открыла и обомлела.
— Что это? — спросила она шёпотом.
— Фенечка, — сказал Стасик. Он снова улыбался. — Браслетик.
— Господи… из чего?
— Думаешь, я вникал? Красиво — и всё… не знаю. Наверное, из паутины и росы.
Наверное, это правда, подумала Ляська, просовывая свою тёплую руку, пальцы с облезшим лаком на ногтях — в этот браслет, нереальный и невесомый. И оно как-то существовало, не распадаясь, это тончайшее серебристое плетение, усыпанное капельками, побольше и совсем крохотными — и вспыхивало на осеннем, ещё тёплом солнце теми острыми огоньками, которыми горит роса на траве, и до которых далеко бриллиантам…
Глядя на это сияние воды, превращённой в чародейский бисер, Ляська тихо сказала:
— Я зря подумала, что ты можешь… что-то украсть… Я ведь знаю, Стаська… сегодня ночью вы взяли ребёночка… которого хотели убить.
— Чувствовал, что ты смотришь, — кивнул Стасик. — Я был с Катей. Это моя подруга. С нами когда-то случилось почти то же самое… нас не дали убить, потому что внутри заказчика убийства в нужный момент оказалась фея. Понимаешь, феи почти не могут рожать детей. Но могут любить. Мой народ не бессмертен, нам нужны дети…
— Стасик, — сказала Ляська шёпотом, — твой народ — люди.
— Нет, — отрезал брат, мотнув головой, правильно отбросив назад выбеленную чёлку Рудика.
— Ты… ты так ненавидишь людей?
— А ты — любишь? — глаза Рудика потемнели, будто в глазах Стасика на миг померкло то самое, голубое неоновое сияние. — И кого из них ты больше любишь?
Кого?! Ляська, закусив губу, уткнулась в его грудь — так хотелось запаха тёплых перьев, а шикарный парфюм Рудика мешал!
— Я люблю… тебя… но это — я, я не из везучих, ты же знаешь…
— Вот и вся любовь к человечеству, — улыбнулся Стасик, обнимая её за плечи. — Знаешь, почему мой народ ни разу не пытался уничтожить эту заразу — род людской? Потому что человеческие дети — прекрасны… и очень редко, дико редко, но — всё-таки… из них вырастают прекрасные взрослые. Только и исключительно поэтому не воюем. Пойдём тебя кормить.
Потом Ляська уплетала солянку в кооперативном кафе. Тут всё было дорого, ужасно, нечеловечески дорого, но съедобно, даже вкусно — и Ляська съела горшочек солянки, и котлету с горошком, и кусок фруктового торта, ощущая запредельное блаженство. А накрашенные и начёсанные девицы глазели на Рудика; наверное, думали, что он — парень Ляськи, тощей маленькой Ляськи в затрёпанных до последних пределов джинсах, дешевейшей футболке из «Детского мира», заношенных до серости кроссовках… Только браслет из росы горел среди бисерных фенечек на её запястье алмазным созвездием — но вряд ли эти его заметили.
Ляська смотрела на брата — она почти видела его сквозь Рудика — и думала, что ей не нужен парень. По крайней мере, пока. Парни — хамят, лезут, требуют известно что, стоит с ними разок пройти. Не говоря уж о том, что парни могут оказаться, как те… оставшиеся в подворотне. Ляське не нужен был парень. Наверное, она ещё маленькая. Ей нужен был друг, который помог бы ей выжить и во всём разобраться.
А брат в этом смысле был лучше сотни таких крутых парней, как Рудик.
После обеда в кафе, они бродили по улицам, и Ляська пыталась рассказывать о своей жизни, а Стасик — о своей. Выходило плохо, потому что жизнь фей Ляська по-прежнему не могла себе даже представить. Подземные чертоги с золотыми небесами, стеклянные леса, океан тумана, танцы с фонариками, библиотека вечных тайн, состязания менестрелей — это всё не имело в окружающей действительности никаких аналогов. Ляська пыталась перевести разговор на мир людей, брат сжимал кулаки и скулы Рудика каменели. В конце концов, Ляська поняла, что мучает его безнадёжной злобой и жалостью, и уговорила пойти в видеосалон. Там смотрела ужастик, прижавшись к плечу Стасика и наслаждаясь ощущением предельной безопасности.
Домой изо всех сил не хотелось. Но ночью у Стасика были какие-то дела; Ляська уже поняла, что он — солдат и спасатель мира фей, поэтому не посмела его задерживать.
Могло оказаться, что от Стасика зависела жизнь какого-нибудь ребёнка. Он только намекнул, не распространяясь, о том, сколько детей теряется в городе, не говоря уж… Ляська не стала расспрашивать из страха услышать что-нибудь ужасное. Она не сомневалась, что брат видел предостаточно.
И вечером они снова очень тяжело прощались. Ляське было страшно.
Страх отступал, когда Стасик был рядом, и снова наваливался в его отсутствие. Если страх удавалось победить, вызвав в себе злость, он сменялся тошным отвращением.
Ей очень хотелось, чтобы её брат был рядом всегда. Но было бы мерзким эгоизмом начать упрашивать его остаться.
Каким-то образом Ляська понимала, что он может. Она держала брата за руки, и он сказал ей без слов, что, стоит ей сейчас заплакать и не суметь разжать пальцы — и всё. Стасик останется. Серый камень, голубой огонь, чёрные крылья, стеклянные рога — всё это осыплется с него серебряным прахом, и рядом с ней будет её брат-человек. Беззащитный, как человек. Без человеческой памяти. Наивный, как фея. Без документов, без аттестата, без ничего. Ей стоит сказать — он останется, и мир людей сожрёт их обоих.