Серпантин

Мильштейн Александр

Через день после этого разговора Веры рядом с ним утром уже не было.

Он выполз из скомканного брезентового гнезда, подошёл к морю, оглянулся и увидел, что и чёрно-красной бабочки на холме уже нет...

Он зачем-то ездил в Феодосию, подходил к московскому поезду... Как бы для очистки совести... Хотя что-что... И чья-чья... А уж его-то совесть была чиста, не правда ли?

Девушек на перроне он не нашёл... Может быть, они перелетели не в Москву, а на другой холм...

Погода испортилась, шёл затяжной дождь... Он хотел было уехать, стал собираться... Но потом передумал... От отпуска оставалось ещё две неизрасходованные недели, кроме того, он ведь так ничего и не понял... Как жить дальше... С кем и зачем... Переверзева погода не пугала, всё равно он был большей частью в воде... Или спал с Тамусей - огромных размеров девочкой из Нижнего Новгорода... У неё, похоже, было начало слоновьей болезни, но Переверзев действительно не придавал значения внешности...

Вообще, в этом "волнорезе" всё было не так просто... Что он там рисовал на самом деле в своей тетрадочке?

Иногда казалось, что что-то такое происходит при этом с пространством перед ним... Оно - вот именно раздваивалось... Линецкий подумал, в частности, что он теперь может себе представить, как ужаснуло бывшую жену Переверзева известие о том, что где-то есть дубль его семьи, и, стало быть, её двойник... Он сам, когда наутро увидел, что у сестры милосердия раздваиваются ноги... Мельком подумал, что Переверзев загнал его всё-таки в угол... Пятый угол, пятый мыс... Волны мылись о мысы... "Шизофрения - вирусная инфекция, передающаяся так же, как грипп, - вспомнил Линецкий статью всё в том же журнале... Доктор, сделавший это открытие, стал лечить больных с помощью переливания крови... Он утверждал, что более чем успешно - результаты были в два раза лучше, чем при использовании традиционных методов... "В наших мозгах полным полно вирусов!" - сказал доктор в интервью и, по словам журналиста, состроил при этом такую страшную гримасу... Шутник... А кто не псих? Но как бы то ни было, можно было не сомневаться, что физруку с Тамусей тепло... Что при такой погоде и было самым важным. Наверно, поэтому он и выбрал эту живую печь... Одно время была даже такая присказка: "Ебать Тамусю!" Линецкий вспомнил, что Глебов, его школьный приятель, одно время произносил это по любому случаю... "Так что физрук спит не просто с очень большой девочкой... Но с нарицательной сущностью... А Глебов покончил с собой... Но при чём тут Глебов... На самом деле там - в присказке - была вовсе не Тамуся... Я вспомнил... "Тулюся" там была, или даже "ту Люсю", как-то так... Уезжать пока не хочется... А что, если перебраться на частный сектор?"

Перемещение оказалось делом одного часа. Линецкий сразу нашёл то, что искал, вещей у него было немного, Переверзеву, который где-то в этот момент плавал в море, или ебал тулюсю, он оставил записку с адресом...

Снял комнату он очень дёшево, почти в таком же сарайчике, как в Рыбачьем... Только Инны не было рядом, и Веры не было... И кур не было... Никто не клевал его по утрам в пятку...

И так как шли дожди, спал Линецкий долго... Сарайчик стоял поблизости от потухшего вулкана юрского периода... Линецкий почти никуда не ходил, смотрел на залив, сидя на пороге своей хибарки...

Иногда он всё же вставал и шёл вниз по тропинке, которая вела мимо белокаменной химеры... Вокруг чудовища стояла железная ограда... Но самое смешное заключалось даже не в этом... Кто-то не только воздвиг памятник существу... Которое Линецкий видел на картинах Дюрера, Кранаха...

Только там оно везде было зелёного цвета, а это было белым...

Химера была ярко-белой, как свежая штукатурка... Дракон, Волос, Василиск... Заказчик распорядился ещё и поставить у железной калитки живого охранника в камуфляже... Смены караула не было, просто охранник стоял не всегда. Но когда стоял, мог впустить прохожего, если тот согласен был купить билетик. Всего за три гривны... Тогда можно было посидеть у подножья обелиска на лавочке, в окружении цветочков... Анютины глазки там были высажены... Новорусские навороты... Да нет, всё это вообще уже превосходило человеческую фантазию... Подзорная труба на штативе... Заглядывание в её окуляр не входило в цену за билет - за это надо было заплатить охраннику ещё две гривны... Чтобы посмотреть на море с точки зрения... Химеры? Нет, не химеры... А кого тогда? А того, кого... Кто воздвиг совсем не песчаный замок на берегу, тоже огороженный со всех сторон забором, но попрочнее. Каменная химера - это часть его. Кого? Того... Владений, внешняя, хотя, кто знает, может быть, ему же принадлежат и эти холмы...

Перед воротами замка была квадратная бетонная площадка... Если штормило, её края полоскали волны. Кроме того, в любую погоду её по вечерам драили швабрами батраки, жившие рядом с крепостью в строительном вагончике. Днём - нет, днём они очищали канал, или точнее, дорогу, асфальтовую, надо было полагать, с высокими бордюрами, которую почему-то всё время затапливало, и две-три снулые фигурки выгребали из неё воду совковыми лопатами. Линецкий видел это сверху, сидя на пороге своей комнаты. Куда вела эта дорога и откуда, было непонятно, она обрывалась, не доходя до замка, но при этом ясно было, что сделали её чересчур глубокой, ниже уровня моря, и откуда-то в неё поступала вода... Это напоминало какой-то старый потёртый бред, субботники, где они всем отделом кололи подводный лёд, военные лагеря, где они всем взводом копали в степи бессмысленную траншею; всё делалось с одной целью - занять людей, и даже когда всё кончилось и страна ушла под воду, кто-то продолжает скрести воду совковой лопатой, как бы уже с обратной стороны, но так же - от забора до обеда, - думал Линецкий, переводя взгляд от вычерпывающих людей к Кара-Дагу... Профиль каменной бородатой головы отсюда был не виден, но Линецкий знал, что он есть и вчерашний монолог выжившего из ума старика - мужа хозяйки - о выдолбленной в подводной стене Кара-Дага стоянке атомных лодок, казался ещё более фантасмагоричным - Линецкий представлял себе, как чёрная голова выпускает изо рта ракету, как она летит... Он провожал её взглядом до самого горизонта и пытался вспомнить прочитанный в детстве шпионский

роман "Атомная крепость". Ничего не мог вспомнить, кроме потрёпанной - уже тогда, когда книга попала ему в руки - тёмно-синей обложки с чёрными контурами, а потом менялось освещение и весь залив начинал напоминать сцену амфитеатра, казалось, что Кара-Даг и Хамелеон подтягиваются друг к другу, как будто чей-то большой и указательный пальцы, и вот-вот сомкнутся в кольцо. Линецкий уже больше не знал, что может быть лучше, чем просто сидеть и смотреть сверху на этот залив, поэтому он никуда и не ходил, кроме ближайшей столовой. Днём казалось, что чёрная гора медленно погружается в море, но всё происходило ровно наоборот - гора медленно выпивала море, и не только море, всё вокруг становилось чёрной горой, которая, однако, внутри была полой, никаких подводных лодок там не было, или их не было видно, внутри был первобытный мрак, ни звёзд, ни лунной дорожки, но Линецкий продолжал смотреть сверху - теперь уже только на бетонную квадратную пристань у ворот замка, освещённую жёлтыми фонарями. На краю её стоял подъёмный кран - чтобы поднимать причалившую лодку, или катер. За всё время никто туда не причаливал, и даже тот факт, что пристань исправно драили по ночам швабрами, по мнению Линецкого, вовсе не говорил о том, что всё это кому-то нужно... Может быть, это были работники сцены, может быть, у них были более широкие полномочия, каждый раз, когда они исчезали из серого квадрата, Линецкий машинально искал их в темноте, могло быть и так, что они ходили теперь по чёрной воде, натирая её до утреннего металлического блеска. Выдолбленные в Кара-Даге атомные пещеры - это, конечно, старческий бред, - думал Линецкий, хотя... Ведь с другой стороны - за Хамелеоном - на самом деле был подземный торпедный завод, почему бы тогда было не построить неподалёку от него пристанище для их носителей?

Глава 10. Крысы прибоя

Пловец был уже на очень большом расстоянии от берега, едва угадывался чёрной точечкой на горизонте. Так что ничего особенно тревожного не было в том, что пунктирная линия его заплыва c какого-то момента больше не прослеживалась. Доплер предложил Лене посмотреть, что он успел набросать в блокноте. Он надорвал нижний край странички, обернул полоску бумаги вокруг шариковой ручки и стал елозить ею вверх-вниз.

– Поздравляю, - сказала Лена, глядя, как чернильный человечек взмахивает руками среди нарисованных волн, - ты вернулся к самому истоку. "Волшебный фонарь" ещё не зажигался...

– И понял я... Что это - не названия картин, не сцены, но разряды матерьялов... И что в душе, в далёкой глубине сидит такой завзятый рисовальщик... И иногда рисует lune de miel...

– Что такое lune de miel?

– Медовый месяц.

– Но ты нарисовал вовсе не его.

– Но я же не завзятый рисовальщик, тот - в глубине души, конечно - это и рисует, что же ещё? А вы так делали в школе?
– спросил Доплер, двигая ручкой вверх и вниз, расправляя и сворачивая полоску бумаги, заставляя пловца и дальше плыть в стиле "баттерфляй"...

– Делали. Только картинки были непристойными.

– А. Так это вы рисовали медовый месяц... Четыре чёрненьких чернявеньких чертёнка чертили чёрными чернилами...

– Доплер, мне очень понравился фильм, правда. Я даже не ожидала.

– Спасибо за откровенность...

Накануне они увидели на заборе афишу. Она висела как-то странно, в тени развесистой шелковицы. Лена забрела в тёмный закоулок, чтобы сорвать чёрные ягоды, и заметила там афишу - в кинотеатре бывшего "Литфонда" показывали фильм, название которого - "День" - Лене ничего не говорило. Только когда пошли титры, она поняла, что это что-то из его "наследия"... Но она действительно не ожидала ничего подобного, он ведь сам её уговорил, что всё, что он снимал, не стоит выеденного яйца...

И всё же повёл в этот маленький кинозал, и там началось что-то удивительно стереоскопическое... Хотя фильм был нормальный, никаких очков им не выдавали... Но действие происходило в Крыму, и от этого всё время казалось, что, завернув за угол, камера захватит их самих и завернёт в другое пространство... Лена смотрела на экран, где была огромная шахматная доска, или, точнее, площадка... На ней стояли фигуры и сидели люди на ладьях, головки которых были плоскими, без всяких зазубрин... А рядом с шахматной была танцевальная, на которой, однако, никто не танцевал, просто серый квадрат точно такого же размера, как шахматный, с маленькой сценой на краю... Музыканты играли что-то похожее на балладу "Лед Зеппелин", камера вдруг поднялась над землёй, и это стало совершенно чётко видно - все люди были на одной - шахматной - половине, кто-то сидел на фигурах, многие стояли, переминались с ноги на ногу, ходили вперёд и назад, но - только в пределах шахматной доски.

А потом две фигурки встали и перешли на пустую площадку.

Лена вдруг вспомнила, что последним проектом Доплера была экранизация романа Витольда Гомбровича. Доплер говорил ей, что поначалу, когда он ещё не принял решение совсем уйти из кино, его смущало наукообразие, в которое выливались наброски сценария. Схемы поглощали жизнь, он чувствовал, что его несёт куда-то не туда... Он советовался со знакомыми математиками, в его собственной голове оживали рудименты знаний, полученных, когда он был студентом и учил точные науки... Пока не стал "точить очные", как он скаламбурил... Лена теперь могла всё это представить, и даже - ей казалось, что, посмотрев его "День", она краем глаза заглянула и в невоплощённый "Космос", которым Доплер, по его словам, хотел объяснить смысл "подстановок", использованных Гомбровичем для решения Основного уравнения...