Съешьте сердце кита
Шрифт:
Ксении стало стыдно. Она опустила голову. Не так ведь плохо они питаются. Мука есть.
А где-то за костром, почти закрытый снопами огня, шумно взлетающими в сумеречное, без звезд, небо, Мамонов докучливо убеждал каюра:
— И кто тебе такую фамилию придумал, Объедкин? Неприличная фамилия, на разные мысли наводит. Ты ее замени. Вот у меня в детстве знакомая была, в школе вместе учились, — Герка Обжорина. Так она заменила себе фамилию…
— Ага, — хохотнул Котеночкин, сморщив от удовольствия нос. — Стала Неелова,
Все засмеялись. Потом помолчали. Но кто-кто, а Мамонов не такой был человек, чтобы долго молчать. Он обладал поразительной способностью сболтнуть иногда такое, что ни в какие, как говорится, не лезло ворота…
— Почему, — спросил он вдруг, — почему, когда человек поест, у него, скажем, семьдесят килограммов весу, а немного походит, становится семьдесят два?
— А потому… — начал было Котеночкин и запнулся.
Дудкин покривил в усмешке губы, яростней завертел прутиком и ничего не сказал.
Жанна пренебрежительно выпятила губу.
— Пустозвон ты, Сашка!
— Ага! Не знаете? — возликовал Мамонов. — Да потому, что припек у него получается! Ведь вот хлеб пекут — бывает припек. Так же и у человека.
Жанну закусали комары. Чтобы не ходить и в лагере в громоздких влажных резиновых сапогах, она обула легкие полуботинки, хотя чулки едва ли были для комаров преградой.
Она встала и направилась к палатке. За ней поспешил Котеночкин.
Глядя им вслед, Дудкин хмуро сказал:
— Если у женщины кое-как натянуты чулки, меня тошнит. Это уже не женщина. Это чудовище,
Ксения вспыхнула — ей стало обидно за подругу до слез.
— Игорь! Ты несправедлив. Ты забываешь, что она в тайге, а не в театре или где-нибудь на людном проспекте. Тут иногда и не до чулок…
Дудкин решительно мотнул головой, сверкнул глазами.
— Это не имеет значения! — воскликнул он с горячностью. — О своем внешнем виде человек, и в особенности женщина, должен помнить везде. Нельзя ронять своего человеческого достоинства.
— Ронять нельзя, — тихо сказала Ксения, все еще пытаясь защитить подругу. — Но ведь устала она…
Мамонов, к удивлению Ксении, промолчал. Только злее заходили на худом лице желваки. А ведь он не терпел Дудкина. Не пришлись они по душе друг другу с самого начала. Слишком разными были людьми. Тогда, на пожаре, ненадолго сошлись, сблизила их горячая работа, а потом все-таки дала себя знать эта разность — разность характеров, житейских биографий, общего развития… Иными причинами Ксения не могла объяснить их вражду.
Но она больше доверяла Игорю, да и не скрывала этого. Она не стыдилась своих припухших от поцелуев губ.
…На рассвете Ксения проснулась: было прохладно. Она высунула нос из мешка. Рядом кто-то ворочался.
— Жанна, ты?
— Да. Вот давлю комаров. Они сейчас примороженные.
Ксения наблюдала за тем, как подруга расправляется с совершенно беззащитными комарами. Они, прихваченные легким морозцем, густо сидели на белых, просвеченных первыми лучами солнца стенках палатки.
Жанна со сладострастным упоением методически уничтожала их, пятная палатку кровавыми следами.
— Сколько нашей кровушки трудовой ими выпито! — вздохнула она сокрушенно.
Вдруг ока насторожилась.
— Ксенька! Что ты там жуешь?
— Ничего. — Ксения повернулась к подруге. — Ты выдумаешь!
Но в палатке в самом деле было слышно сочное похрустывание. Потом оно прекратилось.
— Показалось мне, что ли? — вскинула брови Жанна. — Галлюцинации начинаются. Лягу-ка я, посплю еще… Всех комаров не передавить.
Столкнувшись с Ксенией утром у реки, она сказала:
— Нет, знаешь, все же какая-то сволочь объедалась ночью. И не иначе, как огурцом!
— Ну-у, огурец! Откуда тут взяться огурцу? Была бы еще колбаса, что ли, тогда понятно, копченую колбасу на складе в партии я сама видела, — засомневалась Ксения. — Но огурец… Им-то и сыт не будешь. Гм… Давно я не ела огурцов, даже стала забывать, какие они на вкус.
Жанна шумно вздохнула и сжала кулачки.
— Вот подлец! А еще мужчина! Уличить бы его… Я бы ему…
— Что же ты ему? — усмехнулась Ксения, думая о том, уж не Объедкин ли пользуется какими-то единоличными запасами.
— Я ему… — Щеки Жанны залила краска негодования, но тут же девушка сникла, поскучнела, не найдя, очевидно, подходящего отмщения.— Я бы ему сказала: «Не подавись!»
К обеду Мамонов принес из тайги огромного рыжего глухаря, в котором, наверное, было килограммов семь чистого мяса.
— Молотком убил, — сообщил он, сам не веря своей удаче. — Пошел тут на ручей поблизости шлишок отмыть — просто так, ради спортивного интереса, на авось… В шлишке, понятно, ничего не оказалось, я уже собрался уходить, глядь, а в сушняке глухарь прохаживается. И меня не боится, смотрит, дура этакая… Я и швырнул молоток с досады. Шутя. И прямо по кумполу попал. У него, верно, крыло подшиблено было… У Ксении невольно вырвалось:
— Ты просто золото, Саша! Мамонов пробормотал:
— Какое там золото? Медь, некуда деть! Глухариный бульон с лепешками получился выше всяческих похвал. Пили душистое жирное варево, приберегая мясо для маршрута. Потому что дело оставалось делом и время уходило быстро. Следовало, наверное, обойти тукуланы, прощупать грунты легкой шурфовкой по периферии и пробраться дальше, в тыл пескам. Кто сказал, что кимберлит, если он вообще находится в том районе, обязательно таится под тукуланами? Вряд ли… Ну, пиропы ушли под пески, и только. Никаких иных признаков голубой глины, никаких иных спутников алмазов не было ведь обнаружено.