Сестра Груня
Шрифт:
Но Груня не захотела взять денег. Когда её кормили в разных деревнях, она вместе с хозяевами садилась за стол, такое было в обычае. У них в Матрёновке тоже не отпустят из дому, кто бы ни зашёл в избу переночевать, не накормив его. Деньги же — это вроде подаяния. Нет, она не возьмёт их.
— Не надобно мне, — отказалась она наотрез. — Ненадобно. А про чёрный день у меня найдётся.
— Тебе виднее, — не стал уговаривать её Михаил Николаевич. Он понял Груню, её независимый характер. — Счастливого тебе пути и успехов в учении, — пожелал он. — Искренне рад знакомству. — Пожал
Груня сразу почувствовала себя осиротевшей. Как же она теперь справится одна? Кругом люду всякого — тьма! С чемоданами, с мешками через плечо, а кто с цветами, не то встречает кого-нибудь, не то провожает, и все громко перекликаются. Шумно, многолюдно, как на ярмарке в Севске.
Стоит, растерянно оглядывается, неприютно ей в этой сутолоке. «Да что-то я потерялась? Не в лесу ведь, люди кругом, — укорила она сама себя. — На миру не пропадёшь. Что не так, спросить кого-то можно. Всяк посоветует, что делать».
Но спрашивать не пришлось, так понятно всё объяснил Михаил Николаевич. Без труда отыскала платформу, на которую приходил её поезд, нашла и место в вагоне. Кондуктор дал свисток, поезд тронулся, загромыхал и пошёл.
Сначала ей было немного боязно: не на подводе едет. Но очень скоро улетучились все страхи, и она прильнула к окошку.
Как же всё там интересно! Летят вёрсты, будто у них за спиной крылья. Не сравнить с тем, как она шла пешком. Там, где ей нужно было целый день пройти, поезд за один час одолевает расстояние. Только что были Химки, глядь — Сходня; проехали вёрст восемьдесят — вот вам город Клин. Не чудо ли?
Какая просторная наша земля! Идёшь, едешь, а ей конца и края нет. И людей много всяких встречается. Жила в Матрёновке, одних своих деревенских знала — хорошие люди. Оказывается, и за Матрёновкой люди ничуть не хуже. И всех, кто ей добро сделал, она навечно будет помнить.
Вот Михаил Николаевич, кто он ей? Чужой ведь совсем, а позаботился, как родной. Такого человека нельзя забыть.
Давно так хорошо не было у Груни на душе. А тут ещё увидела в окошко звезду-путеводительницу и обрадовалась, как будто земляка в дороге повстречала. Сейчас она и над Матрёновкой светит, кому-то путь указывает, как ещё в малолетстве указывала ей самой.
Идёт поезд, постукивают колёса. Все уже давно спят в вагоне. А Груня, как обычно, когда разволнуется, не может уснуть. О прошлом вспоминает, думает о будущем. В прошлом всё понятно, там она сама хозяйка, всё, что произошло, ей принадлежит, и никто ни отнять, ни изменить не может. А будущее не совсем в её власти: может сложиться и так и по-другому. Будущее — это тайна.
«Ничего! Ничего!» — шепчет Груня, засыпая.
А в окно заглядывает звезда-путеводительница. Будто добрый привет из родной Матрёновки.
БЕЛЫЕ НОЧИ
Исполнилась заветная Грунина мечта: она поступила учиться на курсы сестёр милосердия. Нет, не письмо
Правда, сначала она даже пыталась найти друзей Михаила Николаевича. Но ей не повезло. Было как раз такое время, когда петербуржцы выезжают на дачу. Уехали и они. Пришлось Груне набраться решимости и действовать самостоятельно.
Она явилась в общину Красного Креста, где отбирали учениц на курсы сестёр милосердия, и предстала перед комиссией для собеседования. С ней долго говорили, задавали разные вопросы. На одни она ответила, на другие не смогла. И хотя понравилась своими дельными ответами, её всё-таки не приняли. Посчитали, что ей трудно будет учиться. На курсах надо много заучивать, уметь слушать лекции и записывать. И хотя бы немного разбираться в анатомии. А она и слова такого не слыхала.
Груня вышла в коридор и долго стояла у окна, пока не разошлась комиссия, проводившая собеседование. Но чуда не произошло, никто её больше не спросил ни о чём. И решение не изменили.
«Что ж теперь делать? Всё пропало бесповоротно. Некуда больше податься». Она сердито смахнула слёзы, натянула котомку на плечи, взяла посох в руки. Сейчас остаётся только одно: отправиться на вокзал. Там она переночует, а на рассвете вновь зашагает пешком из Петербурга на Стародуб. Денег на обратный билет у неё не было. «Вот и настал самый чёрный день», — подумала она. И такое у неё было на лице отчаяние, что проходившая мимо девушка остановилась рядом и участливо спросила:
— Случилось что-нибудь? Может, я могу помочь вам?
Груня безнадёжно махнула рукой.
— Ну всё-таки? — не отступалась девушка и представилась: — Вера Мелентьева, только что зачислили на курсы сестёр милосердия. А вас как зовут? — спросила она.
Груня неохотно назвала своё имя и с недоверием оглядела девушку. Одета в светлое кружевное платье, золотые серёжки, туфельки на каблуках. Какое ей дело до простой крестьянки? Но нарядная девушка не уходила, и Груня рассказала ей о своей неудаче.
Вера оказалась решительной.
— Ты должна поступить, — твёрдо сказала она. — Идём сейчас же, не откладывая, к Алфёрову Александру Игнатьевичу. Он известный профессор, хирург, и главное — председатель приёмочной комиссии. Я знаю, где он сидит, пойдём к нему. — И она потянула упиравшуюся Груню по коридору, повторяя: — Он всё поймёт. Я попрошу за тебя.
— Лучше я одна пойду, сама за себя скажу, — решила Груня. — Пусть разом всё решится, как должно быть. Не надо просить за меня.
— Иди! — подбодрила её Вера, когда они подошли к дверям кабинета Алфёрова. — Иди! Я тебя подожду.
И осталась ждать в коридоре.
Алфёров принял Груню. Она взглянула на его строгое лицо и в первый момент оробела: очень похож на отца Клаши и Евлаши. Такой же сухопарый, и бородка клинышком. Не посочувствует, не поймёт — нечего даже и просить. Но отступать от задуманного не умела.
А профессор молча ждал, что скажет ему посетительница. Таких у него на приёме ещё не бывало: в городском платье и в расписных лаптях, за спиной — котомка (не бросишь же в коридоре!), в руках — посох.