Сестра Груня
Шрифт:
— Спасибо, что подвезли. — И добавила с весёлым участием: — А ты, тётушка, не огорчайся за меня. Вот увидишь, всё будет, как надо.
Спокойный пытливый взгляд, весёлые искорки в серых глазах, сама сильная, решительная, не робкого десятка, такая добьётся своего.
— Удачи тебе и счастья, — ласково пожелала ей женщина.
А её муж сказал:
— Может, встретишь на войне брата моего — нет от него вестей, передай, что всё у нас справно. Петром Семёновым его звать.
Груня согласно кивнула головой. Отчего не передать? Лишь бы встретился.
НА ЯРМАРКЕ
Ярмарка
Поблизости от Успенского собора играют на лире слепцы. Мальчишки-поводыри тянут жалостливую песню, просят подаяния. Им бросают, кто копейку, кто краюшку хлеба, кто пирог.
Деревенский люд, съехавшийся на ярмарку, приоделся. Особенно — девушки: в цветных сарафанах с передниками, отороченными красной тесьмой. У некоторых сверху наброшена кофта из белой шерсти. Мелькает синий, красный, зелёный цвет, сливаясь в одно яркое, весёлое разноцветье.
Груня загляделась на всё вокруг, даже о своих неотложных делах забыла на время.
Вон собралась толпа народу, больше всего ребятишек — представленье глядят. Груня ахнула: медведь! Хозяин заставляет его показывать разные фокусы.
— А ну, миша, — говорит он, — покажи нам, как старая бабушка ходит.
Мишка разом пошёл. На нём передник, в руках палка. Он тяжело опирается на палку, идёт, чуть прихрамывает. Кругом смех. Вот ведь какой способный, правильно показывает!
Хозяин снова спрашивает:
— Миша, как молодайки ходят? Ну-ка, покажи. Уважь.
И тут медведь не оплошал, мигом отбросил палку и пошёл пританцовывая. Весело ему, публика тоже веселится.
— Ай да миша! Артист.
Нехотя оторвалась Груня от забавного зрелища. Надо поторапливаться, а то не заметишь, как день пролетит.
Ах, ярмарка, ярмарка, один соблазн! Кругом жареное-пареное, сладкое, с кислинкой, на любой вкус.
Груня заглянула в лавку, крытую брезентом, специально к ярмарке состроенную. Бока открыты, и всё, что на столе лежит и на полках, видно. Стоит народ, любуется, выбирает гостинцы, какие глянутся: бублики берёзовые, белые, рассыпчатые, пряники мятные, конфеты в ярких завёртках, мягкие калачи, ватрушки душистые, хлебцы медовые. Выбирай, чего душа запросит.
Кто-то взял целую снизку берёзовых бубликов, кто-то попросил полфунта мятных пряников, другие стоят в нерешительности: им бы чего подешевле да побольше.
Подскочил мужик-извозчик, в руке кнут, долгополый армяк ремнём подпоясан. Сам мужик крупный, огненно-рыжий, и глаза рыжие, затаённо смеются, а вид серьёзный, брови хмурит. Расступись народ, некогда ему. Остановился у всех на виду, громко спрашивает:
— Душа, чего тебе хочется? Выбирай! — И показывает на калачи: — Этого?
Прислушался, будто ждал, чтобы отозвалась душа, и сам себе сказал:
— Не надо нам калачей, выбирай что другое. Может, это подойдёт? — И тут же укорил душу-лакомку: — Ишь куда загляделась! Халвы захотела! Пошли-ка лучше
Рыжий мужик ни на кого не взглянул и вышел из лавки. А все засмеялись. Шутник! Укудрил потеху, угостил, называется, душу. Только разбередил её.
Груня тоже улыбнулась. Такие развесёлые люди и у них в Матрёновке есть. С ними не пропадёшь: шутку все любят. Но свою душу не обидела, купила два пряника.
Рядом с лавкой обжорный ряд, где можно недорого поесть. Хочешь щи горячие, хочешь котлеты или отварную воблу. Поблизости столпились нищие, ждут, не перепало б чего: кусок хлеба, остатки супа.
У Груни с вечера маковой росинки не было во рту. Не выдержала, зашла в обжорный ряд. Торговка налила ей тарелку щей на три копейки. И Груня стала не торопясь есть. Но вдруг почувствовала чей-то пристальный взгляд и отложила ложку. На неё глядела девочка в оборванном платьишке, в глазах голод. Груня подозвала её к себе.
— Поешь, детка, милая, — сказала она.
Девочка принялась жадно хлебать щи, а Груня вздохнула. Жалко нищенку, видать, сирота бездомная. И отдала ей один пряник, с другим села за стол с большим кипящим самоваром, попить чаю. Сначала она была одна. Потом сразу появилось много народу. Из разговора поняла, что провожают на войну молодого крестьянина.
Шумно ввалился уже знакомый огненно-рыжий мужик, который широко угощал самого себя и не угостил, и тоже потребовал чаю.
Рядом с Груней сидит молодица, её-то муж и уходит на войну. Тут же вся большая мужнина родня.
Молодица торопливо глотает чай, обжигается, щёки пылают, в глазах испуг. Выпила стакан, ей новый несут, выпила тот, подают ещё. Она заплакала. Свёкор строго спросил:
— Ты чего?
— Батюшка, — плача ответила невестка, — да я не хочу больше, а мне всё подставляют стаканы.
— О, голова еловая, — укорил её свёкор, — зачем же пить, коли тебе не хочется?
— Да совестно отказываться. Он приносит и приносит.
Груня всмотрелась в её тревожные глаза и поняла: не из-за чая плачет молодица, страшно ей мужа провожать на войну. Невмоготу расставаться с ним. Понял всё и молодой муж.
— Ничего, ничего! — сказал он. — Не плачь, не пропаду я. А ты жди меня.
Разом все за столом заговорили о войне. Рыжий мужик-балагур стал серьёзным.
— А я, люди добрые, в Орле был, с мужиками в извоз ходили, — пояснил он. — Там Самарское знамя видел.
— Какое такое знамя? — загалдели все разом. — Что-то мы не слыхали, растолкуй.
— А вот какое, — начал рассказывать он, — я всё разузнал. Для болгар его сшили у нас в России, в городе Самаре, оттуда повезли в Болгарию. По пути побывало, говорят, оно сначала в Москве, потом выставляли в Туле. И в Орле тоже задержали ненадолго, чтобы могли поглядеть на него русские люди, поклониться ему. Я как услыхал про Самарское знамя, тоже пошёл поглядеть. Не мог упустить такого случая.