Сестра мертвых
Шрифт:
Винн приподняла краешек одеяла, Малец на брюхе вполз под него и улегся рядом с Винн, уткнувшись носом в ее под мышку. Девушка крепко обняла пса, зарыв пальцы в густую шерсть. Что ж, по крайней мере Малец по-прежнему с ней.
С тех самых пор, как Чейн сменил жизнь смертного на существование вампира, он ни разу не испытывал настоящий голод. Никогда прежде ему не приходилось провести целых две недели без единого
Когда Чейн проснулся и увидел, что Вельстил ворочается с боку на бок и что-то бормочет во сне, он тотчас осознал, что ему просто необходимо подкрепиться. Скакать еще одну ночь напролет, ощущая внутри сосущую, невыносимую пустоту, – нет, он этого больше не выдержит! И Чейн, пользуясь тем, что его спутник продолжает спать, бесшумно выскользнул из капища.
Всеми чувствами, доступными Детям Ночи, он чуял живую плоть и кровь. Вся эта благодать находилась совсем близко – в бревенчатых, крытых соломой хижинах. Запах плоти и крови рождал в памяти Чейна блаженные ощущения: покорно рвущаяся под зубами кожа, теплая соленая влага, хлещущая потоком в горло… И конечно же, биение сердца жертвы, которое замирает в такт с растущим внутри его пульсом жизненной силы.
Дождаться ли ему, пока кто-то выйдет из дому – прихватить ли дров, проверить перед сном, надежно ли заперты в сарае гуси? А что, если этого вообще не произойдет?
Дверь одной из хижин распахнулась, и кряжистый мужчина выглянул наружу, чтобы выдернуть из поленницы охапку дров. Чейн напрягся, изготовившись к броску, но мужчина так и не вышел во двор, потому что из хижины донесся пронзительный женский голос:
– Дверь закрой, Эван! Холоду напустишь!
Дверь хижины закрылась.
Чейну так и не удалось развить в себе те ментальные способности, которые проявлял его бывший хозяин Торет, однако он, сосредоточившись, мог определять, сколько смертных присутствует в некоем конкретном месте. Направив все свои чувства на хижину, он почуял внутри пять «жизней». Этого было многовато, и Чейн перевел мысленный взгляд на соседнюю хижину. Там обнаружились только двое смертных.
Он подошел к хижине, постучал. Дверь приоткрылась, и в щель настороженно выглянула старуха с длинной седой косой. Чейн тут же обхватил себя руками, притворяясь, что озяб.
– Прошу прощения, матушка, – заговорил он, – но меня сбросил конь, и случилось это в полулиге отсюда, когда я ехал в соседний город. До темноты мне так и не удалось сыскать трактира. Я поспрашивал, где можно заночевать, и Эван сказал мне, что у вас сыщется для меня и поздний ужин, и местечко у очага.
Карие глаза старухи подозрительно сузились… однако Чейн в своем длинном, хорошо сшитом плаще и добротных сапогах нисколько не походил на разбойника. В душе он надеялся, что старуха примет его за молодого торговца.
– Да уж, трактиров здесь в округе нету, – подтвердила она скорее
– Кто там, бабушка? – донесся из хижины девичий голос, и Чейн крепко стиснул зубы, чтобы не выдать их предательскую, нетерпеливую дрожь.
– Молодой человек, который ухитрился потерять собственного коня, – ответила старуха, хихикнув, а затем шире отворила дверь. – Что ж, входите уж. Покормить мы вас покормим, но уж на ночлег проситесь к Эвану и Ольге. Внучка моя – незамужняя девица, и давать пищу сплетням нам без надобности.
Как же много нового довелось Чейну испытать за эти дни! Вначале – настоящий голод, которого он никогда не испытывал, служа Торету, теперь – подлинное облегчение, которое он ощутил, когда его пригласили войти в дом.
Обстановка в хижине, как он и ожидал, была довольно убогая, однако на противоположной стене уютно пылал огонь в очаге, а над ним на чугунной перекладине многообещающе булькал чайник. На миг Чейну вспомнились листья мяты… а затем это краткое воспоминание исчезло бесследно, когда он увидел вторую обитательницу хижины.
Девушка лет пятнадцати, соблазнительно пухленькая, вся в веснушках, с буйной копной рыжих кудрей, с любопытством уставилась на него.
– Бабушка, мне сбегать за Эваном? – спросила она.
– Попозже, дорогая Адена, чуток попозже. Вначале разогреем-ка похлебку.
Старуха передвигалась с усилием, кряхтя, как будто у нее ныли все суставы и кости. Чейн подождал, пока она не добредет до очага и девушка не подойдет к ней. Взяв ухват, девушка подцепила им кипящий чайник. Когда обе женщины, молодая и старая, оказались рядом, Чейн стремительно шагнул за спину старухе и одним рывком свернул ей шею.
Старуха бесформенной грудой осела на пол.
Девушка уронила чайник, и кипяток выплеснулся на мертвое тело ее бабушки. Она хотела закричать, но Чейн проворно зажал ей рот.
Затем он придвинулся к девушке, которая неистово царапалась и билась, пытаясь оттолкнуть его руку. Ее волосы пахли мускусом и соломой, но очень скоро все запахи перекрыл аромат страха, который источало все ее тело. Чейн желал бы, чтобы она сопротивлялась подольше, чтобы он мог вдоволь насладиться этим ароматом… но он слишком долго не пил крови и теперь совершенно не владел собой.
Толчком прижав девушку к стене, он впился зубами в ее горло. Одного укуса оказалось достаточно, чтобы нанести большую рваную рану, и Чейн буквально вгрызся в молодую трепещущую плоть. Струя восхитительно теплой крови хлынула ему в рот, потекла по горлу, наполняя его жизненной силой.
Девушка вначале пыталась вырваться, изо рта ее, зажатого ладонью Чейна, доносились сдавленные крики. Вскоре, однако, она затихла и перестала шевелиться. Обычно Чейн так наслаждался процессом борьбы с жертвой, что едва осознавал вкус крови; теперь же этот упоительный вкус наполнил его рот и принес ему прежде не испытанное блаженство.