Сестра Монгольфье

Перченкова Екатерина

Сосуществование высоких и низких рядов в поэтическом тексте – привычная практика. Меня в случае Перченковой впечатляет органичность этого смешения. Магия бывает разной: магия железной дороги, например. У Перченковой в стихах то тут, то там проскакивают поезда: гудят рельсами, испускают пары креозота в тамбурах, приглашают к характерным откровениям. Можно было бы отдельно исследовать железнодорожную тему. Или детскую. Главное, что теплота, пронзительная метафоричность, сказка и явь, магическое и профанное в одном флаконе не приобрели бы такой выразительности, если бы их не скрепляли интонация и страсть. Сколько раз было сказано, что в современной поэзии людям не хватает чувств. Понятных, незамутненных, глубоких, вызывающих ответные чувства. Расчет на сопереживание не сработает. Шанс быть понятым возникает, как ни странно, лишь когда ты уходишь в поэзию, как в омут с головой. Когда рискуешь.

«…вот –

тонкорукая, белоголовая, губы не тронул смех;выстроят класс по линейке – стоит выше всех и светлее всех.камешек круглый во рту, в голове золоченое решето,в пальцах мешочек с утренним пресным хлебом.многие шли по следу.не ночевал никто.– –а потом он приходит, и руки его в золе, и уста его в серебре, он высок и страшен,будто гордый бог, не ведающий распятья…– –где эта девочка, дышит едва, спит непроглядным сном. где эти руки и платье, где эта улица, этот дом,– –ей горячо и легко, как пьяной:смотрит с крыльца,как бегут к порогу темноглазые сыновья,оба в отца.где эта девочка, эта улица, карусель заветная, где —не говорит, не плачет, не поминает всуе.где эта девочка, – как просыпается, так тоскуето стеклянном стакане,о серебряной ложке,о мертвой воде…»

В этом «потоке сознания» умещается человеческая судьба – не знаю о реальном ли человеке это стихотворение или о Персефоне – но, как сказал поэт, «над вымыслом слезами обольюсь». Андрей Тавров сравнивал поэзию Перченковой с «песенками Офелии» – и я бы согласился, если бы эти безумные «песенки» не были столь замкнуты на ее личное горе и помешательство. Перченкова открыта, она осмелилась на любовь ко всему живому и мертвому, а если и не на любовь – то на творческое сострадание и участие. Она знает множество современных авторов и без тени соперничества цитирует их стихи, она – далеко не романтическая сомнамбула, и может жить человеком «здесь и сейчас». Любить стихи своих соратников по перу – признак не только заинтересованности, но и силы. Во фразе «Что я тебе отдам?» всплывающей в разных местах книги, нет пресловутой «добродетели дарящей», столь умело обсмеянной Ницше, а лишь ощущение баланса: раз мне что-то дали, то и я должна. Забытое движение души, да? Живет в подмосковном Жуковском, «колыбели отечественной авиации, кузнице кадров летчиков-испытателей, разработок новых авиационных технологий». Отсюда – взлетные полосы, восходящие на ветру» и:

«…каждый из нас носит в себе взлетную полосу и вокзал,мы пока еще не забыли,как это: когда поднимаешь к небу глаза —и глаза становятся голубыми…»

Чтобы понять суть этого города, посмотрите фотографии могил летчиков-испытателей с Быковского мемориального кладбища; многие из них захоронены экипажами. История страны и ее рвения в небеса не делится на политические эпохи, если ты способен видеть судьбы людей, почувствовать себя частью этого мира, причем не только мира вообще, а «русского мира» в частности.

«…небо стоит за окном, не была бы немой – закричала бы вслух: входи!оно протекает сквозь рамы и стекла и сыплется звездным смехом.племянник из омска ворочается во сне, шепчет: я луноход-один,она поправляет ему одеяло и пишет в блокноте: поехали…»

«Когда поэт не подключен к линии таинственных закономерностей, связующих его воедино с любым предметом, он чувствует себя несчастным», – говорит Марсель Пруст. В какой-то из буддистских школ это называлось «чувствовать Сердце мира». Здесь не о «священной жертве», к которой призывает тебя Аполлон. Здесь –

о способе будничного существования, о преображении этого существования и превращении его в поэзию. Когда-то я обмолвился, что поэт для меня скорее лесной царь, чем городской сумасшедший. Екатерина Перченкова находит таинственные связи и закономерности в мире животных и растений – через лес. Я тянусь к этому знанию, но остаюсь в лесу чужим. И завидую людям, выслеживающим поведение крапивы под зимними радиаторами, собирающим на зиму мяту и чабрец, ориентирующимся по следам животных, знающим точный час ледостава и ледохода. Тем, кто, когда им плохо, уходят в лес, и им становится хорошо. Растительности (включая сугробы) в этих стихах больше всего. Через нее проступают и королевства, и аэродромы, и погосты. И лица людей. И морды животных.

«…но дальше – за древесными дверьми —постой. еще – дыхание возьми.оно и так давно проходит мимо,бесплотное, неразличимо с дымом,ненужное; и что мне этот дым.но говорящий лес неуязвим…»

или

«дойдет до сердца, никуда не деться, пока живешь и вспомнить недосуг:стоял июль. единственное детство горячей бирюзой текло из рук;и, шаг за шагом делаясь прозрачней, как трепет стрекозиный за спиной,брело сквозь одичалый сумрак дачный, высоковольтный, хвойный, проливной».

Как изучаются заговоры? Их собирают, классифицируют, проводят лингвистический анализ. Очень важно, какая модель мира за ними стоит. Насколько, например, белорусские заговоры вписываются в индоевропейский контекст вместе с литовскими? А цыганские вписываются?

Я это вот к чему. С лингвистическим анализом мы в современной критике встречаемся повсеместно, а вот анализ мировоззрения исчез полностью. И это связано не только с отказом филологов от обобщений, это связано с отсутствием у самих поэтов цельной картины мира и желания ее иметь. «Кавказ подо мною», «Выхожу один я на дорогу», «Это море легко на помине» и т.д. Это точки отсчета, выбор оперативной или стратегической позиции, системы координат, в которой можно ориентироваться и если не жить, то выживать. В недовоплощенных мирах полутонов, полусмыслов и полулюдей жить невозможно, какими бы витиевато-загадочными они ни были. Если вы хотите охмурить читателя – одно дело, если предлагаете путь и образ жизни – другое. Прямых рецептов спасения не существует – люди воспринимают путь через творчество поэта, откликаясь на отдельные стихотворения, строфы, даже строчки.

Мандельштам оставлял печать своего миропонимания почти на каждом стихотворении. Мировая культура, бытование личности и народа, любовь, смерть, родина… Стихотворение «Кому зима арак и пунш голубоглазый», с которого я начал этот очерк, должно было публиковаться по замыслу автора вместе со смежным «Умывался ночью на дворе». Стихи взаимодополняли друг друга: живописная сказочность первого текста хорошо оттенялась реалистичной и строгой онтологичностью второго. Двумя этими текстами задавался, на мой взгляд, двужильный вектор развития родной словесности – урок, нами практически не усвоенный. Тем приятнее слышать отголоски этих интонаций в стихах Екатерины Перченковой.

«…кандалакша хатанга колымав глотку заколоченная зима…..кто болел от холода тот потомходит по реке жестяным плотом….где слепая дымная иорданьприняла в объятья любую пьянь….будто наледь сколота с потолкатрещинами ходит по дну зрачка…»

или

«…эти реки, они называются цна и пра,темные и золотые, как змеи в густой траве.дышишь, и чудится запах речной воды.смотришь – в глазах остается пустой осадок.вот твоя родина, сладок ли этот дым?слезы глотаешь – и отвечаешь: сладок».