Сестра Ноя
Шрифт:
— Ну да, паук, – кивнула она, – очень симпатичный паучок, питающийся вредными насекомыми. Но ты же видишь, он увидел нас и вежливо спрятался в тень листвы. Он боится тебя, ты для него огромный великан, способный раздавить его нежное тельце одним неосторожным движением. Но как он красив! Эти балетные ножки, полосатое брюшко, глазки–бусинки… А паутина у него – просто чудо, как хороша!
— Солнце даёт жизнь, – задумчиво говорила Маша, бережно касаясь луговых цветов, купающихся в лучах света. – А вон там, видишь? – Показывала она ладонью в черноту густого ельника. – Там царит тьма. Под ёлками затаилась густая тень, свет сквозь хвою не доходит до земли, и во тьме ничего не может расти.
— Если любовь – это свет, а зло –
— Любовь – это Бог. Пока человек с Богом, он живет в любви, как сын в отчем доме. А когда, как блудный сын уходит из дома, покидает отца, то попадает во мрак зла и постепенно умирает. Значит человек, животные, растения – всё живет, цветет и растет, пока он в свете Божией любви, как эти цветы.
— Знаешь, Маша, – сказал я, понизив голос, – я должен рассказать тебе о своем страхе. Может, это самое черное место в моей душе, самая глубокая злая тень.
— Давай, – улыбнулась она по–матерински нежно. – Мы с тобой сейчас обломаем сухие ветки, расчистим это место от мертвых листьев – и впустим туда солнечный свет.
— Мне кажется, с тобой у меня это получится.
— Мне тоже… Давай, рассказывай.
— В нашем будущем обязательно настанет время, когда надо будет убирать квартиру, ходить в магазин, готовить еду, работать, лечиться, ездить в санаторий, лежать в больнице. Маша!.. Мне кажется, вся эта рутина, как болотная трясина, может поглотить в нас, всё самое светлое, интересное, что есть в душе. Мне уже приходилось видеть мертвые глаза женщин в магазине и поликлинике, злых–презлых начальников и их покорных жертв, вынужденных поневоле подчиняться. Я боюсь стать таким же… Они ходят как живые, а жизни в них уже давно нет! Возьми хотя бы нашего вечно пьяного завхоза или этих грубых толстых тёток на кухне. Они проходят мимо, а мне уже становится страшно, как на похоронах. Маша, я очень боюсь потерять то, чем живу сейчас – любовь, свет, эти ежедневные открытия, когда приоткрывается дверь тайны и оттуда вдруг блеснет чудо! Ты меня понимаешь?
— Конечно, Арсик. – Она встала передо мной и пальцами погладила мою руку у локтя. Она в упор смотрела мне в лицо, внезапно смутилась и вновь медленно пошла рядом, опустив голову. – Я и сама об этом часто думаю. Спрашивала у сестры, у мамы… Только бабушка однажды мне ответила. Она не расстроила меня, не испугала а… Подарила мне надежду.
— И что же она сказала?
— Если жить, работать, готовить–стирать–убирать – для своего эгоизма, для себя – то жизнь превращается в муку. А если ради любви к близким, ради Бога, Который нам любовь дарит, – то и самая тяжелая работа превращается в счастье. То есть опять как с цветами – они растут и расцветают только под солнцем. Человек счастлив только в любви, дарованной Богом, а стоит от света любви перейти во мрак эгоизма, где нет места Богу, – вот тут и приходит зло! Вот тут и мертвеют глаза – зеркало души.
— Машенька, – прошептал я, пораженный, – да как же это просто и ясно! Вот солнце и цветы – а вот черная тень и мертвая земля. Или мы в свете Божием – или во мраке зла! Спасибо тебе огромное! Как просто!..
Глубокое погружение
Да здравствует то,
благодаря чему,
мы, несмотря ни на что!
(З. Пещерный, 1969)
Утром я проснулся заметно посвежевшим, лежал в постели и прислушивался к мыслям в голове, а также к другим проявлениям организма. Душа требовала встать и приступить к активным действиям на благо народа, тело же легонько ныло и постанывало, вымаливая достижения полного и безоговорочного выздоровления. Пока эти вечные конкуренты внутри меня спорили, я лежал и вычитывал утреннее молитвенное правило. Во время обращения к Ангелу Хранителю: «…укрепи
— Так как мы стали духовными однополчанами, – начал он жизнеутверждающе, – то, думаю, теперь можно взять тебя с собой в народ. Именно там я обычно восстанавливаю силы и черпаю энергию для дальнейших подвигов. Собирайся, поедем погружать тебя на глубину.
— А я? А мне можно? – В дверях появилась Маша. – Юрочка, ну, пожалуйста!
— Прежде чем ответить на твой непростой вопрос, Маша, ответь ты.
— Пожалуйста!
— Ты сможешь без обмороков и брезгливости слушать сквернословие, вдыхать аромат несвежих носков и перегара? А если нападут хулиганы, сможешь ли ты защитить нас и себя от ножа, кулака и залпа крупной дробью из двустволки?
— Не вопрос! – Кивнула Маша, порозовев. – Не забывай, с какими мужчинами мне посчастливилось общаться, они же меня всему–всему научили.
— Тогда ладно, – торжественно произнес Юра, – в таком случае и ты получаешь допуск к глубокому погружению в среду непростого народа.
Поднялся я с кровати, нетвердым шагом добрался до ванной, встал под бодрящую струю воды. Затем позавтракали и вышли из дома. Отклонив предложение Маши ехать на машине, Юра посадил нас на жесткие сидения электрички, и под мягкий перестук колес поехали мы в зеленые просторы. Юра пристроил свой рюкзак на багажную полку и сразу вступил в разговор с соседом, а я осторожно спросил Машу:
— Маша, так вы с Виктором выполнили своё обещание? Удалось войти в церковный ковчег?
— А как же, конечно, – прошептала она, положив легкую головку мне на плечо. – Мы с собой еще и Марину взяли. По дороге в храм нас, конечно, крутило… Знаешь, то паника, то страх накатывали. Но стоило войти внутрь, как всё сразу прошло. Встали в очередь к аналою, исповедались. А потом батюшка нас допустил к причастию. Так что на следующий день мы причастились и стали счастливыми. Дня два, три всё пытались разобраться в своих ощущениях. А потом вдруг как пошло–поехало! Марина уехала в Оптину Пустынь на неделю. Виктора вызвали к начальству и предложили командировку в Аргентину. Сейчас он готовит документы к отъезду. Ну, а я вот к тебе приехала, навестить, поблагодарить и попрощаться перед дальней дорогой.
— Как же так, Маша!.. – Я совсем растерялся. – Эта командировка, – спросил я со вздохом, – надолго?
— Да, года на три, а может и больше. Там у них ведь как? До полного завершения операции.
— А это опасно? Я слышал, у них нацисты после войны скрывались.
— Да, много там народу разного прижилось. Немало и наших эмигрантов. Зато есть храмы православные, и природа на русскую похожа. Мы как устроимся, вышлем тебе приглашение и билет на самолет – прилетишь и сам всё увидишь.
— Маша, а ты сама сможешь приезжать? …Прилетать?
— Конечно, – сказал она, погладив мою руку, – и прилечу, и звонить буду. Мы ведь с тобой друзья навеки, правда?
— Да, Маша, навеки…
— Ты, Арсюш, всегда со мной. Ты всегда у меня вот тут. – Она положила руку на грудь, там, где сердце. – Даже не представляешь, как ты близко. Я с тобой постоянно разговариваю.
— «И если Иван Иванович, который имел глаза чрезвычайно зоркие, первый замечал лужу или какую-нибудь нечистоту посреди улицы, – Юрий указал на препятствие на нашем пути, – что бывает иногда в Миргороде, то всегда говорил Ивану Никифоровичу: «Берегитесь, не ступите сюда ногою, ибо здесь нехорошо».