Сестра-отверженная
Шрифт:
Мою сопровождающую из «Интуриста» зовут Хелен [5] , это очень любезная и привлекательная крупная женщина лет тридцати. Хелен родилась на востоке, недалеко от Японии, ее отец был военным и погиб. Теперь она живет с матерью, и, как она мне рассказала, им приходится всё делать самим, потому что мужчин вокруг мало и получить помощь негде.
В России в аэропортах и гостиницах надо самой носить свой багаж. Сначала я восприняла это как бремя, потому что, конечно, невесело тащить набитый чемодан по лестнице на седьмой этаж, когда лифт не работает. Но чем дольше я здесь находилась, тем справедливее это казалось, так как в этой стране, похоже, мерило всего – еда. То есть ручной труд измеряется количеством еды, которую ты можешь произвести, а дальше важность этого сравнивается с ценностью другого твоего труда. Некоторые мужчины и женщины, например, всю жизнь занимаются тем, что сначала учатся, а затем бесконечно медленно и кропотливо вручную реставрируют лазоревую плитку в Самарканде, восстанавливая древние мавзолеи. Такой труд ценится очень высоко. Но предметы древности имеют особое значение, в то время как носить чужой чемодан – дело невысокой важности, не
5
Сопровождающая, по всей видимости, представилась Лорд английским вариантом своего имени, и мы сохраняем эту форму в переводе. – Примеч. пер. и ред.
От аэропорта до Москвы около тридцати миль; дорога, деревья и люди за рулем выглядят точь-в-точь как в Северном Уэстчестере [6] на исходе зимы, не считая того, что я не могла прочесть ни одной вывески. Время от времени мы проезжали невероятно красивые, обветшалые и неухоженные деревянные дома в старом русском стиле, покрашенные в яркие цвета, с нарядными орнаментами вокруг окон. Некоторые дома почти разваливались. Но в пейзаже и архитектуре окрестностей Москвы всё же была широта и праздничное буйство красок, несмотря на зимнюю серость, и это немедленно напоминало о том, что я не дома.
6
Северный пригород Нью-Йорка.
Меня поселили в «Юности», одной из московских международных гостиниц. Номер был квадратной студией с голливудским диваном-кроватью и огромным панорамным окном, выходящим на Национальный стадион и железнодорожный мост [7] , а за ними на фоне неба вставали впечатляющие здания университета. Но всё так напоминало зимний Нью-Йорк, когда в полдесятого вечера, после ужина, я сидела и писала, поглядывая сквозь шторы: и шум поезда, и свет на горизонте, и огни автомобилей, проезжавших время от времени между мостом и гостиницей. Всё это было как еще один из сотен привычных вечеров на Риверсайд-драйв [8] , только на самом краю обзора виднелся золотой, похожий на луковицу купол православной церкви.
7
Имеются в виду стадион «Лужники» и Лужнецкий метромост. – Примеч. пер. и ред.
8
Улица на западе Манхэттена.
Перед ужином я выбралась на короткую прогулку. Уже смеркалось, но на одной улице с гостиницей была станция «Метро», то есть подземки, под названием «Стадион» [9] . Я пошла к ней, спустилась на станцию и некоторое время стояла перед эскалаторами, просто глядя на лица появляющихся и исчезающих людей. Я будто сразу же попала на 14-ю улицу моего детства, до того как Черные и латиноамерикан/ки расцветили Нью-Йорк, разве что здесь все вели себя куда более чинно и не было такой давки. Самым странным за те десять минут, что я там стояла, было полное отсутствие Черных людей. И то, что смотрительница у турникетов и дежурная по станции были женщинами. Станция была просторной, красивой и очень чистой – шокирующе, поразительно, приятно чистой. Она напоминала фойе театра: блестящая латунь, мозаика, сияющие люстры. Даже когда люди спешили – а в Москве всегда какая-то спешка, – в них не было нью-йоркской безнадежности. Общей во всех лицах была некая благожелательность, готовность улыбнуться, по крайней мере мне, незнакомке. Странный контраст с мрачностью погоды.
9
Станция метро «Лужники». – Примеч. пер.
В окрестностях гостиницы встречаются Черные люди, и я спросила Хелен об Университете имени Патриса Лумумбы. Это университет в Москве для студент/ок из африканских стран [10] . Когда я вернулась из метро, рядом с гостиницей и внутри нее было много африкан/ок, и я подумала, что многие из них приехали на конференцию. Интересно, что большинство из них говорит по-русски, а я – нет. Спустившись к ужину, я чуть было не спасовала перед лицом нерешаемой языковой задачи, потому что не могла даже выяснить, куда мне садиться и нужно ли ждать, пока меня проведут к столику. Когда не знаешь алфавита, к чужому языку нет совершенно никаких ключей. В этот момент мимо меня прошел молодой Черный мужчина с тем особым пижонством красивых Черных юношей, которые хотят, чтобы на них обратили внимание, и я спросила его: «Вы говорите по-английски?» «Да», – сказал он и стремительно пошел от меня прочь. Я догнала его, но когда попыталась спросить, могу ли я сесть или должна ждать, пока для меня найдут столик, я поняла, что бедный мальчик не понимает ни слова моей речи. Мне ничего не оставалось, кроме как достать два моих верных разговорника и с их помощью заказать вкуснейший ужин: белое вино, рыбный суп со свежей скумбрией, лимонный, пряный и оливково-наваристый, нежную жареную осетрину в маринаде, хлеб и даже стакан чая. Всё получилось благодаря большому упорству и решительности с моей стороны и улыбчивому терпению весьма любезной официантки, которая привела с кухни одного из поваров, чтобы тот помог с дешифровкой моих пожеланий.
10
Университет дружбы народов (ныне Российский университет дружбы народов) был учрежден в 1960 году в рамках помощи странам, освободившимся от колониального подчинения, и принимал студент_ок из Азии, Африки и Латинской Америки. С 1961
II
В Москве очень холодно. В день моего приезда утром шел снег, и сегодня снова идет снег, а ведь это только 16 сентября. Моя сопровождающая Хелен удивительно точно высказалась об этом. Она сказала, что жизнь в Москве – непрерывная борьба с холодом и что жить вообще – значит просто не замерзать насмерть. То ли из-за холода, то ли из-за нехватки еды в годы войны все здесь невероятно много едят. Сегодня вечером Хелен из-за небольшой ошибки официанта принесли два ужина, и она не раздумывая съела их оба. При этом никто не выглядит особенно толстыми, но я думаю, что это во многом связано с погодой. Сегодня за ужином мы пили вино, и, видимо, оно часто используется, чтобы помочь беседе. Кажется, это чуть ли не обязательно. За ужином на столе всегда стоит три стакана: один для воды, один для вина и один для водки, которая течет тут как вода и, похоже, так же мало влияет на русских.
Сегодня мы группой от конференции вместе с сопровождающими из «Интуриста» были на экскурсии. Трудно поверить, что сегодня воскресенье: весь город выглядит таким наполненным будничной жизнью, таким погруженным в свои дела, что кажется, будто неделя продлена на один день. Мы видели музей Новагродского монастыря [11] и сияющие, веселые, золотые луковицы-башенки, при взгляде на которые мгновенно проходит чувство, будто я на Манхэттене. Мы посмотрели университет и, конечно, многочисленные мемориальные доски, посвященные многочисленным геро/иням, но ни одна не тронула меня так сильно, как та суровая старушка, летевшая Аэрофлотом. И Большой театр балета. Было дождливо, серо и пасмурно – декабрьский нью-йоркский день, – и всё выглядело величественно, как на Гранд-Конкорс в районе 161-й улицы в Бронксе в середине декабря или на Колумбус-Серкл [12] . Золотые луковицы-башенки на некоторых старых зданиях прекрасны, они всё время блестят, даже в такую погоду, и поэтому кажутся обещаниями радости в этом пейзаже или волшебными дворцами, а милые зеленые, белые, желтые и оранжевые росписи, обрамляющие окна, чудно выделяются в серости погоды. Надеюсь, мне представится случай увидеть Пушкинский музей.
11
Скорее всего, Новодевичий монастырь, расположенный в Лужниках недалеко от гостиницы «Юность». – Примеч. пер. и ред.
12
Гранд-Конкорс – транспортная магистраль в Бронксе. Колумбус-Серкл – площадь на Манхэттене рядом с Центральным парком.
У меня взяла интервью очаровательно проницательная, по-матерински заботливая женщина из Союза советских писателей. Она исследует «негритянскую политику», по ее выражению, и, конечно, очень интересуется женщинами в Штатах. Мы проговорили добрых два часа, и среди прочего я рассказала ей про пожилую женщину с медалями в самолете, спросив, не знает ли она, что это были за медали. Она сказала, что женщина, вероятно, работница сельского хозяйства, которую наградили званием «Герой Республики». Их в основном дают людям, которые много трудились, сказала она. Это любопытно, потому что ранее, за обедом, я увидела свою переводчицу, Хелен, с неожиданной стороны. Она разозлилась на одну из официанток, которая не подошла к ней достаточно быстро, а обслуживания действительно приходится долго ждать. Хелен заметила, что этой страной правят рабочие, и в ее тоне мне послышалось отвращение или, по меньшей мере, досада. Думаю, Хелен полагает, что ее дискриминируют или что она в невыгодном положении как «интеллектуалка» – она занимается не только устным, но и письменным переводом. Мне это показалось странной заносчивостью, ведь Хелен работает не меньше, а может быть, и больше любой официантки, когда бегает за мной и живет мою жизнь одновременно со своей. Потому что она не отходит от меня ни на шаг.
Мы побывали в университете, и наш гид рассказывал по-английски о зданиях, которые строили в сталинские времена. Чтобы заложить фундамент и возвести эти постройки, камень везли из Украины, потому что Москва, в отличие от Нью-Йорка, стоит не на скальной породе. Удивительно, что город из таких огромных, внушительных, каменных зданий может быть выстроен не на твердой почве. Как будто бы он держится силой человеческой воли. Пока мы стояли перед зеркальным прудом и обсуждали это, ко мне бочком подкрался светловолосый мальчик лет десяти с совершенно интернациональным видом, встал рядом и, украдкой коснувшись меня, раскрыл передо мной ладонь. Посреди его маленькой руки лежал значок в виде красной звезды с солдатом посередине. Я совершенно растерялась, так как не понимала, чего хочет ребенок, и спросила Хелен, но она сказала мальчику что-то резкое и отогнала его так быстро, что я не успела ее остановить. Позднее она объяснила, что он хотел выменять свой значок на американский. Этот ребенок стоял в стороне и наблюдал за нами, странными Черными людьми, и смог угадать во мне американку – потому что, конечно, только американ/ки носят много значков, – и решил обменять свой значок с красной звездой. Меня тронул этот ребенок – я всё думала о том, что сегодня воскресенье и он, наверное, ищет удачи во всех туристических местах. Наверняка его родители не знали, где он, и интересно, думала я, что бы сделала его мать, если бы узнала.
Женщина из Союза писателей, которая пишет книгу о негритянской политике, была, как мне показалось, немногим старше меня – наверное, ей немного за пятьдесят – и ее муж был убит на войне. Детей у нее не было. Она сообщила эти факты о себе сразу, как мы сели, открыто говоря о своей жизни, как здесь, кажется, делают все. Я говорю «кажется», потому что у этой откровенности есть и своя граница. И она, как и моя сопровождающая, и большинство здешних женщин всех возрастов, похоже, скорбит по мужчинам, которых больше нет. В то же время они вроде бы избавились от многих традиционных ролей и игр по отношению к мужчинам. Почти все, кого я встречала, потеряли кого-то на «Великой Отечественной войне», как они ее здесь называют, то есть, по-нашему, на Второй мировой.