Сестра
Шрифт:
Когда он тогда, после нашего несчастного случая, впервые мне это объяснил, то сказал: „Это как большая рулетка, Миа, только много надежнее».
И тогда я тоже начала получать от этого удовольствие. Я так многому научилась от Роберта, что почти верю — сейчас я могла бы и одна со всем справиться. Сначала я
Потом я бы избавилась от пары акций. В руководстве одной компании произошли кое-какие изменения, и новый шеф не внушает мне особенного доверия. Я только вчера прочла о нем статью в экономическом журнале — Олаф снабжал меня подобной литературой.
Олаф сказал, что он все для меня сделает. Для меня, моего здоровья и моей свободы. Но, в конце концов, для чего мне моя свобода? Она была важна для меня, пока я могла разделять ее с Робертом. И сейчас, когда она не имеет уже для меня никакого значения, я не собираюсь ставить ее в зависимость от какого-то дилетанта, который годами выворачивал мою душу наизнанку. Который все, что там находил, хотел непременно втиснуть в свои шаблоны.
Я думаю, что буду придерживаться своих показаний. Я выстрелила не рефлекторно и не в качестве самообороны. Я выстрелила, чтобы не оставлять Изабель того, чего сама лишилась — мужчину, который был всем. И если она его действительно так сильно любила, как рассказывал мне тогда детектив, то она будет страдать. И не пару недель, а до конца жизни, как я надеюсь.
Я тоже страдаю. Особенно по ночам, когда все так тихо, когда я не могу успокоиться и часто думаю, что лучше бы я умерла. Если уж на то пошло, то маленький кольт я ведь для себя покупала.
В течение дня я чувствую себя совсем неплохо. Здесь в тюрьме царят определенные дисциплина, соразмерность и порядок. Никто не делает намеков на мою внешность или мою руку. Никто меня не спрашивает, почему, в конце концов, я не сделаю себе операцию. Никто не говорит: «Сейчас, когда Роберт умер, эти шрамы потеряли всякий смысл».
Пластическая хирургия! Большое спасибо! Мои шрамы и являются, как раз, результатом пластической хирургии. Шесть раз, в общей сложности, я позволяла им, со своими ножами, орудовать над моим лицом — в первые месяцы, сразу после несчастного случая, когда я еще лежала в клинике. Я же хотела, по крайней мере, получить обратно мое лицо.
Я хотела этого вовсе не для себя, а только для Роберта, чтобы избавить его от чувства вины, всякий раз, когда он на меня смотрит. Возможно, еще и для Олафа, ведь я же и его тогда немножко любила. Каждый раз хирурги обещали мне сотворить чудо. И каждый раз я выглядела потом еще хуже.
Роберт был единственным мужчиной, который мог на меня смотреть и не отводить взгляда, как делал это поначалу волбертовский ученик. Ну да, Серж тоже с этим справлялся, но ему я должна была за это приплачивать. Иногда я думаю о нем, о его сходстве с Робертом. О том, что Пиль еще совсем недавно сказал по этому поводу — что Серж был для меня только заменой, иллюзией, двойником Роберта и воплощал этим мою заветную мечту. Кто знает, возможно, это было бы хорошо — иметь от него ребенка. Возможно когда-нибудь, он стал бы походить на Роберта. Ах, я не знаю…