Сестрички не промах
Шрифт:
Иннокентий положил передо мной свой блокнот, открыв его на нужной странице, я водила пальцем по колонке незнакомых имен, а Мышильда сопела рядом.
— Никаких корней, — сказала она удовлетворенно, потом посмотрела на меня и озадачилась:
— Как же он узнал?
— Актерка, — вздохнула я, еще раз просмотрела список и задумалась над одним именем: «Кутейкина Ефимия Самсоновна. В 1900 году родила внебрачного ребенка, сына, и назвала его Гавриилом, отчество ему дали Дормидонтович. Между прочим, таково было имя нашего прадеда, который тяготел к вину,
Я уже минут десять напряженно размышляла, а остальные не менее напряженно взирали на меня. Я выругалась, помянув чертей, и вышла на улицу. Бабка Клавдия вертелась под нашими окнами, ее уши настороженно торчали из-под белого платка.
— В ваших краях как бы звали ребенка с именем Ефимия? — с места в карьер спросила я. Бабка вытаращила глаза, а я продолжила:
— Например, Олимпиада — Липа, а Ефимия?
— Химка, — ответила бабка и даже порозовела от удовольствия.
— Точно, — вздохнула я и вернулась в дом. — Евгений Борисович, — обратилась я к хозяину. Вся команда по-прежнему хранила молчание и, затаившись, ждала, что будет дальше. — Где у вас поблизости междугородный переговорный пункт?
— На улице Третьего Интернационала, — бодро ответил он, сделав слабую попытку вскочить и выпятив грудь.
— Не будете ли вы столь любезны сопроводить туда Марию Семеновну?
— Зачем это? — насторожилась Мышильда.
— Химка-ключница. Прабабкина врагиня и стервец Гаврюха, — пояснила я. Мышильда сунула нос в блокнот и глухо простонала. Потом обреченно вздохнула и заметила:
— Чего ж звонить, и так все ясно.
— Позвони матери, уточни момент рождения. Ошибки в таком деле быть не должно.
Мышильда ушла в сопровождении Евгения беседовать со своей матушкой.
Так как семья — это святое, прабабка часто баловала деток воспоминаниями. Бабка бережно сохранила их и донесла до нас, а тетка — мать Мышильды, посоветовала ей навести в них порядок и все распределить по годам. Бабка с усердием занялась благородным делом, но так как писать воспоминания по лености не могла, то просто наговорила их на магнитофон. А уж тетка Анна записала, внеся кое-где поправки и ввернув собственные воспоминания. На сегодняшний день она считалась специалистом в этой области и потихоньку подготавливала себе замену, избрав в семейные летописцы меня.
Я горестно смотрела в чашку и молчала. Михаил Степанович с Иннокентием тоже молчали и время от времени вздыхали, выражая тем самым свое сочувствие. Очень скоро вернулась Мышильда и с порога заявила:
— Все точно. Химка и Гаврюха.
— Значит, родственник, — задумчиво сказала я.
— Ну… тут наверняка не скажешь, — взъелась Мышь на новоявленного братца. — Химка в девках родила…
— Будучи в услужении в нашем доме, — закончила я. — И из дома ее не выгнали. И отчество ребенок получил прадедово, а когда подрос, тоже был взят в дом… Яснее ясного, соседский жилец нам троюродный
— Ребенок был незаконнорожденный и потому не брат, — не сдавалась Мышильда. Мне очень хотелось с ней согласиться, но факты — суровая вещь, и я с печалью констатировала:
— Имеет право рыть.
— Момент. — Сестрица с прокурорским видом уселась напротив меня. — О кладе прадед рассказал только деду, остальных детей, как законных, так и прочих, на тот момент в городе не было. Как Гаврюха о нем мог узнать? Да еще, шельмец, план составить?
Я призадумалась.
— Бабка тогда жила у родственников, значит, в доме заправляла Химка и намерения прадеда угадала. Но конкретное место проворонила. Оттого-то в плане конкурента показана вся левая половина дома, начиная с флигеля.
— И после такого воровского способа получения сведений позволить ему рыть? — ужаснулась Мышильда человеческому коварству. — Даже если и троюродный, а это бабушка еще надвое сказала…
Я пребывала в нерешительности, оттого смотрела в потолок и ждала озарения свыше. Оно не заставило себя ждать.
— Он родственник, — хлопнув по столу ладонью, провозгласила я. — Прогнать его мы не можем. С этим ничего не поделаешь. Но так как сведения он заполучил воровским путем — копать ему не давать.
— Совершенно справедливо, — кивнула Мышь, протягивая мне руку, и мы скрепили решение рукопожатием. Перед лицом внешней опасности семейные антипатии были неуместны.
Мужики сидели за столом, выпучив глаза и совершенно окаменев. Самым окаменелым был Евгений, но, как ни странно, он первым пришел в себя.
— Вы вправду никого тут не тронете? — спросил он с опасливым сомнением.
— Ни-ни, — заверила Мышильда. — Все будет тихо, без шума и пыли.
Утром меня очень рано разбудила сестрица.
— Пойдем до жары поработаем, а уж потом позавтракаем. — Она пребывала в отличном расположении духа. Поиски клада продолжали свое благотворное действие на ее характер. Я собралась за пять минут, и мы отправились на пустырь.
Громкий храп из шалаша возвестил о том, что Михаил Степанович еще почивают. Мы подошли к фундаменту и ахнули: за ночь опять трижды рыли в разных местах. И это при том, что у нас имелся собственный сторож. Я рванула к соседской дыре и, оказавшись возле дома номер пять, заприметила возле палисадника бабку.
— Где жилец? — рявкнула я, от великого возмущения забыв поздороваться. Бабка охнула, присела и раскинула руки, готовая орать «караул». — Где жилец? — повторила я.
— А нет его, — развела бабка руками. — Убег… с вечеру. Сказал, что дела у него и нынче не заночует. А что случилось-то?
— Ничего. Вернется, вы ему, пожалуйста, передайте, что если я его увижу по ту сторону забора, то ноги выдерну.
Я вернулась на пустырь и решительно подошла к шалашу. Ухватила Михаила Степановича за ноги и извлекла на свет Божий. Потом поставила его вертикально и, дождавшись, когда он откроет глаза, спросила, тыча пальцем в свежие раскопы: