Сестры
Шрифт:
Итак, загадочной незнакомке некуда идти. В Ваттсе бездомные были вечным источником беспокойства – бедность, голод, беспомощность. Но почему, во имя всего святого, Роберт Фоли чувствовал себя так, словно это была лучшая из всех новостей, услышанных им за многие месяцы?
Часть четвертая
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ В БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ
– Есть ли жизнь после успеха? – лукаво спросил Манди, обращаясь через престижный стол, стоящий под пальмовыми листьями в Мортоне.
– У меня такое чувство, что ты никогда не узнаешь, – сказала Петра.
18
Оранжевое облако припало к Долине, как голодный щенок к соску суки. Оно присосалось
Роберту Фоли нравилось жить здесь, среди безликого мотоландшафта Америки. Это тоже был Лос-Анджелес, но здесь он сливался с остальной частью нации. Здесь клоуны лунного аттракциона Заппа бродили по торговым рядам, раскинутым посреди рая бензоколонок, автобистро и автомоек самообслуживания, среди обилия кошек и собак, в море неоновой рекламы ликеров, в мире полинялых джинсов и утраченных иллюзий. Жара резко меняла Долину: жара была матерью и отцом смога, предком расплавленных мозгов и загорелых коричневых тел. Вдали от уличного застоя Ваттса и от дарового изобилия Беверли-Хиллз этот нераскаявшийся пригород был местом, где человек мог обрести анонимность, о которой он страстно мечтал в безнадежной попытке скрыться от демонов, терзавших их душу.
Доктор Роберт Фоли иногда задавал себе вопрос, не пошутил ли Господь, создавая его. Жизнь – парадокс. Это известно каждому, но его жизнь оказалась столь сложной загадкой, что он почти оставил попытки разрешить ее. Движущей силой его существования, несомненно, была вина. Вина поднимала его каждое утро и беспощадно вела за собой весь день, охватывала по ночам, когда он пытался заснуть. Он избрал своим уделом проводить рабочие часы среди рвоты и микробов Ваттса, среди наркоманов и пьяниц, среди больных туберкулезом и раком, страдающих венерическими заболеваниями и нехваткой витаминов. Единственное, чего он хотел, – это служить человечеству. Исправлять жизнь и быть праведным слугой Господа на неправедной земле. Он понимал, что цель была достойной и что на пути ее достижения ему предстоит пожинать плоды собственного эгоизма. Вот здесь-то и таился парадокс. Делая добро, он не чувствовал себя лучше, а не делая добро, чувствовал себя еще хуже. Неким образом во всем этом был повинен Господь, а с ним отношения Роберта Фоли носили резко полярный характер: от любви – к ненависти.
Глядя на себя в зеркало, что случалось нечасто, Роберт Фоли, доктор медицины, не замечал следов внутренней психологической борьбы. В сорок пять он выглядел как вышедший на пенсию футболист, который сумел сохранить форму, – худощавый, мускулистый, седина на висках смотрится так, словно это дело рук художника. Конечно, он испытывал угрызения совести за свой превосходный вид, и поэтому в качестве компенсации одевался небрежно; он старался дистанцироваться от женщин, особенно от тех – а таких было множество, – которые приходили к нему на прием. Дом его походил на монастырь, вкус был аскетический, удовольствий почти не существовало. Все сказанное делало его действительно очень необычной для этого города личностью.
Но теперь в его клинике витала мечта. Глубоко внутри сознания, в безмятежном озере эмоций без всякого предупреждения произошел мощный взрыв, и Роберт Фоли преобразился. В кухне на потолке апатично вращался вентилятор, надсадно гудел старый холодильник. Обычно Роберт Фоли не обращал внимания на такие мелочи. Полурастаявший лед, прокисшее молоко, всепроникающая жара – что значило все это в мировой круговерти, когда по земле разгуливали темные силы, а перед людьми стояли вопросы жизни и смерти, голода и войн?
Он выглянул через затянутое сеткой окно во двор. Там, около бассейна, стояла она, обнаженная по пояс. Вина Роберта Фоли столкнулась с желанием.
Он крикнул ей:
– Боюсь, пиво недостаточно холодное!
– Неважно, лишь бы оно было мокрым.
Она повернулась к нему, покрытая капельками пота. Сквозь марево воздуха прекрасные груди заплясали в недрах мозга, деформируя разум и вспенивая кровь. Возникшее желание совершенно отличалось от других. Оно было таким реальным. Таким пугающе ощутимым. Толпа больных, истекающих кровью, всегда находилась рядом, придавая силы своей удаленностью. Об этих людях можно было заботиться, даже любить на расстоянии
– Роберт, ты не собираешься спуститься вниз и позагорать? Сегодня же выходной. Тебе нужно хоть немного подвигаться и постараться расслабиться.
В голосе Джейн звучал смех, смешанный с истинной заботой.
Так кто же она, черт подери? Она продолжала оставаться загадкой. Роберт Фоли не был любопытным, но даже малейшая попытка узнать о ней хоть что-нибудь натыкалась на каменную стену молчания. Кое-что было очевидным. Кто-то причинил ей страшную боль, ее хотели втоптать в грязь, и, чтобы обезопасить себя, она стала предвзято относиться ко всему в этом мире. Да, она вызывала сочувствие.
– Вы можете остаться жить у меня, – сказал он. «Укройся у меня от этого жестокого мира», – таков был невысказанный смысл его слов. В Долине, расположенной за шоссе на Вентуру, не селились люди с положением. Здесь жили садовники, специалисты по орошению, мастера, возвращавшие к жизни сломанные вещи. Он тоже занимался этим – возвращал трудоспособность людям.
– Сейчас иду, Джейн, как там? Воздух, кажется, не слишком хороший.
– Отличный, почти полезный.
Последнего слова нет в лексиконе англичан. В Лос-Анджелесе оно имеет почти религиозное значение.
Солнце впилось в плечи, когда он покинул относительную прохладу кухни и вышел наружу, но он едва ли ощущал нестерпимый жар. Он не мог точно определить, что именно испытывал. Несомненно – желание и некоторую растерянность. Но почему примешивалось некое развращающее чувство? Вот в чем загадка. Правда, у него была репутация несдержанного человека, с легкоплавкими предохранителями. Пациенты этого не замечали, но зато отлично ощущали дураки, позеры, лицемеры, эгоисты и все те, кого не заботила чужая судьба. Гнев доктора Фоли, как говорится, поражал не в бровь, а в глаз тех, кто оказывался у него на пути или пытался сбить с избранного курса – помогать неспособным помочь себе самим. Джейн не относилась ни к одной из названных категорий. Прекрасная девушка мечты, полная загадочного очарования, и он невольно спрашивал себя, не начало ли это любви? Не в этом ли крылся источник раздражения?
В любовных делах Роберт Фоли был новичком. Разумный в делах мирских, он не влюблялся в героинь телефильмов, романов или красавиц, изображенных на обложках журналов. Не исключено, что это обстоятельство разочаровывало и раздражало его. Раздражало то, что он чувствовал себя как ребенок в калифорнийской любовной игре, в которой так много игроков были настоящими мастерами.
Стараясь контролировать свой взгляд, Роберт Фоли нетерпеливо протянул ей пиво.
Джейн разглядывала его. Она заметила смущение, но не понимала причины, и подсознательно не хотела этого замечать. Этот человек заставлял ее чувствовать все то, что она поклялась никогда больше не чувствовать. За несколько дней, проведенных в его доме, она была заинтригована сдержанностью, странным внутренним убранством комнат и загадками, сокрытыми в волнующих глубинах его души. Она знала, что по какой-то причине вселяла в него страх. Но почему это происходит, можно было узнать, лишь раскрывшись навстречу. Однако она не была еще готова к такому шагу. Причиненная боль оставалась слишком реальной.