Сеть
Шрифт:
— Неважно! Главное, что вы здесь, а остальное не имеет значения. Вам удобно говорить без света?
— Потерплю.
— Вот и отлично. А то, знаете ли, у противоположных окон бывают глаза. Иногда они вооружены аппаратурой.
Мне стало полегче.
— Боитесь? Так ведь никакая темнота вам не поможет, если…
— Лично я ничего не боюсь, — оборвал меня человек. — Впрочем, и это неважно; Не будем зря привлекать внимание, ладно? Нам надо серьезно поговорить, Саша.
— Пожалуйста, — согласился я. — Только сначала объясните, как вы оказались в моем номере.
— А это не ваш номер! —
— Как?! — я не знал, удивиться или возмутиться.
— Вы ведь прочли мое приглашение?
— Какое приглашение!
Он процитировал:
— «Жду вас в номер 215, второй этаж, налево». Ага, вспомнили! Вы вежливый человек, спасибо, что пришли.
Издевался? Или нет? Не мог же я перепутать этаж! Во мне стремительно вспенился гнев, хотя я четко понимал — ситуация если и не жуткая, то по крайней мере жутко странная.
— Перестаньте, — он стал серьезным. — Я ни в коем случае не издеваюсь над вами. И тот факт, что номер не ваш, тоже совершенно неважен. Сейчас вообще все неважно, кроме нашего разговора.
Мысли мои читал, что ли?
— Ладно, говорите. И покороче, если можно.
— Покороче… Я хочу убедить вас в одной вещи, но подозреваю, что это будет непросто.
Я молча буравил полумрак глазами и ждал, что этот тип еще скажет. Он находился прямо перед окном — отличная позиция для разговора — был виден только его силуэт, ничего больше. Тут он меня ошарашил.
— Саша, — сказал он мне, — это звучит либо глупо, либо пошло. Я собираюсь убедить вас в том, что вы плесень.
Псих, — мелькнула догадка. Сбежал откуда-нибудь.
— В каком смысле? — спросил я, стараясь не подать вида.
— Разумеется, не в буквальном.
— Ну уж… — протянул я. Становилось интересно.
— Не согласны? — он был ироничен. — Я ущемил ваше человеческое достоинство? Ладно, смотрите. Насколько мне известно, вы профессиональный гонщик, выступаете за клуб молочного комбината.
— Да, — хмуро подтвердил я. Про человеческое достоинство — это, он зря.
— Ваша работа имеет хоть какой-нибудь смысл? Очевидно, нет. Вы первый убеждены, что нет. Вот когда вы разнесете груду шин по бокам желоба, а затем благополучно догорите в остатках капсулы, только тогда смысл прояснится. Толпа зрителей получит удовольствие. Правильно?
— Это мое дело, — сказал я, — где и как догореть.
— Ну что вы, я не посягаю на ваши священные права… Но если теперь вспомнить разнообразные способы вашего приработка, то станет окончательно ясно — от вас, как от социальной единицы, нет ни малейшей пользы обществу. Скорее наоборот.
Я напряг мышцы. Я тихо заметил:
— Любопытно. Какой приработок имеется в виду?
Он ответил жестко:
— Вы преступник. Начинающий, правда. Вам 28 лет, и вы решили, что настала пора жить по-человечески. Спортивная карьера бесславно заканчивается, спортклуб беден и бесперспективен, звездой стать не удалось, а накопленные деньги незаметно растворились в тоскливых буднях. В районе Северных новостроек у вас не сложились отношения как с органами охраны правопорядка, так и с местными приятелями. Тогда вы перебрались в центральные трущобы, в район вашей бурной юности. Вы нетерпеливы, вам надоело заниматься ерундой, работать по-мелкому
Этот гад не ошибался. Его информация была более чем достоверна. Я обнаружил, что сижу с отвисшей челюстью, что пальцы мои нервически тискают друг друга, что во рту скопилась слюноподобная дрянь, и я решительно сглотнул, решительно собрался с мыслями и приготовился врезать ему что-нибудь решительное. Но сказать-то мне было нечего. Решительно нечего.
Неизвестный тип ровно говорил:
— Впрочем, простите меня. Указывая на вас, я обвиняю главным образом не вас лично. Дело в том, что таких — сотни миллионов. И от вас всех нет обществу никакой пользы. Ваш эгоизм — не норма поведения, а догма, святыня, в сознании вашем нет ему альтернативы. Деньги входят в ваш обмен веществ. Времяпрепровождение… Вероятно, я безобразно банален? Это от волнения, простите еще раз… Вы сладострастно вырождаетесь, поодиночке и все вместе. Какая у вас цель, в чем смысл вашей жизни? У всех один и тот же — жить по-человечески. А если повезет, то лучше. В общем, вы плесень, хомообразная, вовсе не отвратительная — просто плесень. Курьез эволюции…
Я опомнился.
— И что дальше? — спросил его зло. — Вы, конечно, отменный проповедник, только объясните наконец, откуда вы меня знаете! Откуда вы столько обо мне знаете!
— Странный человек! — с неожиданным отчаянием произнес он. — Зачем бесполезные вопросы?
Я приподнял зад.
— Не хотите отвечать, не надо. Дело ваше. Но тогда нам не о чем разговаривать. Будет лучше, если вы уйдете самостоятельно.
— Сядьте, — сказал незнакомец. Точнее, приказал офицерским металлическим голосом. Я повиновался, сам того не желая. Упал обратно, даже не пикнув.
— Повторяю. Вы, Александр, вошли не в свой номер. И уйдете отсюда вы, а не я. Уйдете, когда беседа закончится. Не раньше.
Это было чересчур нагло, но я смолчал. Я вдруг почувствовал, что человек смотрит на меня, хотя в темноте его глаза были не видны. И мне опять стало не по себе. Охватило гнетущее чувство, будто в глазах бьет прожектор. Нестерпимо захотелось встать на четвереньки, спрятаться под столиком, закрыться ладошками от этого взгляда-прожектора. С трудом разлепив губы, я выдавил:
— Сижу, сижу…
Тут же стало легко — наваждение исчезло. Таинственный субъект, восседавший напротив, продолжал как ни в чем не бывало:
— Прошу вас, ни на что не обижайтесь. Сейчас вы поймете, почему я называю вас и таких, как вы, плесенью. Вас много. Вас настолько много, что представить страшно. Из миллиарда людей, пока еще сохранившихся на Земле, по крайней мере у половины душа вырождена.
И вас становится все больше. Видели, как брошенный хлеб постепенно покрывается гадким бело-зеленым налетом? Человечество заросло вами точно так же. Я не вижу лучшей характеристики, чем слово «плесень». Это не оскорбление, а рабочая формулировка, наглядно показывающая суть явления. А суть явления в следующем: ваше общество заплесневело.