Сеть
Шрифт:
– Надо же. Никогда бы не подумала… – призналась девушка, но Роман даже не посмотрел на нее.
– Кит не хочет обратно в свою стихию. И он лежит на песке и медленно умирает. Тихо и безмолвно. Гигантское, величественное, печальное создание. Самое огромное на планете. Люди не понимают, что он чувствует в эти минуты. Как не понимают, как он страдает и вообще зачем он это сделал. Ни один ученый до сих пор не смог пояснить, с какой целью киты это делают. А если бы кит и мог сказать об этом, он бы никогда не сделал этого. Вот так. Потому что кит выше людей. Он мудрее.
– Да, конечно… китов очень жаль.
Роман снова отвернулся к окну.
– Я смотрю на эти дома с магазинами, на эти машины, людей, которые мельтешат перед глазами, – чуть слышно произнес он. – А вместо всего этого… вижу воду. Вместо домов – подводные скалы. Вместо магазинов с их надоедливыми вывесками – светящиеся кораллы. Вместо машин и людей я вижу рыб. Теперь понимаешь?
– Не очень, – призналась Вика, с тревогой следя за приятелем.
– Мне кажется, до меня начинает доходить, что чувствует кит, когда он принял решение плыть к берегу. Плыть, не сворачивая с курса. Плыть к суше, невзирая ни на что. А иногда мне даже чудится, что этот кит – я.
Пока Вика, ошарашенная словами юноши, переваривала сказанное, парень, спохватившись, пихнул ее в бок:
– Вылезай. Нам выходить.
Пока Роман разувался в прихожей, в коридор выглянула Ольга Борисовна.
– Ой, Ромочка! А я уж тебя заждалась, – напряженно улыбнувшись, сказала она. Шагнула вперед, чтобы поцеловать сына, но тот окинул ее хмурым взором, и женщина замерла, словно наткнувшись на невидимую стенку.
– Эти ваши гости… ушли? – неприветливым тоном спросил он, и мама торопливо закивала.
– Рома, может, покушаешь? Там еще рыбка осталась, семга. С картошечкой. От ужина осталось…
– Сами жрите свою картошечку, – пробормотал под нос Роман, направляясь к себе в комнату.
Мама выдавила жалкую улыбку:
– Что-что?
– Ничего.
Юноша уже потянулся к дверной ручке, как Ольга Борисовна вдруг сказала:
– Сынок, ты извини… у тебя там дети лазили, небольшой беспорядок устроили. Прости, я еще не успела убрать.
Роман почувствовал, как к вискам горячей волной прилила кровь.
– Дети лазили? – хрипло переспросил он. – А ты что, пустила их в мою комнату?!
– Это Вадим Сергеевич разрешил. Ты же знаешь, с ним тяжело спорить. Ну и вообще, где же им играть еще? – оправдывась, произнесла мама. – У нас в спальне?
Она сказала что-то еще, но Роман уже стремительно открыл дверь, войдя внутрь. И тут же остановился как вкопанный.
По комнате словно пронеслось цунами. На полу в кучу свалены вещи из шкафа, словно их готовили к массовой стирке, но в последний момент передумали, а сложить обратно не успели. Стул, на котором он сидел за компьютером, опрокинут. Монитор и клавиатура заляпаны чем-то липко-оранжевым, и Роман не сразу понял, что это фруктовый сок. На диване лежали две вазочки с остатками растаявшего мороженого. Полуоторванная занавеска, также перепачканная пятнами сладкого лакомства, болталась, словно половая тряпка на швабре. На обоях пестрели неуклюжие рисунки детских рожиц, грузовиков, домиков и еще какой-то ерунды. Рядом же бесцеремонно валялись улики – цветные маркеры, причем многие из них были без колпачков.
Оцепенелый взгляд Романа остановился
Теперь все его богатство валялось на столе и на полу, словно никому не нужный хлам. Большинство самолетиков были варварски изувечены – у многих отсутствовали крылья, у кого-то хвосты, какой-то самолет лишился пропеллера, какой-то – шасси, а у этих трех вообще разломали кабины и выковыряли летчиков…
«Их, наверное, сталкивали друг с другом в воздухе. Проверяли, какой из них крепче окажется».
Эта преисполненная болью мысль сверкнула в мозгу Романа, пока он неотрывно смотрел на останки своей коллекции. Чувство горечи быстро вытеснила ярость. И если царивший в комнате кавардак можно было бы если не простить, но хотя бы понять (ясное дело, дети все же), то разгром его коллекции, которую он с трепетом собирал столько лет, все его естество понять отказывалось наотрез. Более того, если бы сейчас ему попались эти два малолетних придурка, он с наслаждением столкнул бы их лбами. Так, как они это делали с его любимыми самолетиками… А еще лучше дать сочного пендаля отчиму – ведь это из-за него все произошло!
– Сынок, – позвала мама, и Роман обернулся, гневно сверкнув глазами.
– Извини их, – виновато произнесла она. – Они ведь маленькие…
– Ты не должна была пускать их в комнату! – крикнул парень. Его душили слезы отчаяния и глухой, неконтролируемой ненависти. – Почему вы не следили, что они тут вытворяли?!
– Ромочка…
– Где они?!
– Они все уехали домой. Вадим Сергеевич вызвал такси, – зачем-то добавила мама. – Может, твои самолеты можно починить? Вадим Сергеевич просил оставить тебе деньги. Клей купить, или еще что…
С этими словами женщина протянула Роману две купюры по тысяче рублей, и тот уставился на них, будто его просили подержать дохлую жабу.
– На хрен твоего Вадима Сергеевича, – сквозь зубы проговорил юноша. Выхватив у матери деньги, он порвал их на несколько частей и, смяв обрывки, бросил на пол. – Вот так вот!
На лбу мамы появились глубокие морщины, и она покачала головой.
– Зачем ты так, – прошептала она. – Зачем?
– Уходи, – приказал Роман, буквально вытолкнув мать из комнаты. – Я ненавижу вас!
После этого он плюхнулся на диван и, взяв в руки заляпанную мороженым вазочку, вдруг с силой швырнул ее в стену, туда, где вяло колыхалась занавеска. Ударившись об батарею, стеклянная посудина разлетелась вдребезги. В его потухшем взгляде отражался подернутый тиной пруд с застояло-черной водой.
Наконец Роман поднялся, потянувшись за стулом. Поставив его на место, он принялся бережно собирать обломки самолетиков. Сложив их на полку, парень решил поправить занавеску, но как только приблизился к окну, тут же наступил на осколок стекла. Выругавшись, Роман плюхнулся на стул. Снял носок, и им же вытер выступившую из небольшой ранки кровь.