Севастопольская хроника (Часть 2)
Шрифт:
По дороге в Стрелецкую Луначарский дотошно расспрашивал о Москве, по которой его сердце совершенно истосковалось: он нежно любил свою мать, а кроме нее в столице была жена.
После расспросов о Москве Анатолий, унаследовавший от отца талант рассказчика, заставил меня буквально забыть обо всем – так увлекательно говорил он о моряках катеров «МО», к которым был прикомандирован.
Я никогда не видел катера «МО» и, откровенно говоря, кроме этого интригующего слова, ничего о них не знал.
Катера «МО» в расшифровке – «морские охотники» [4] . Эти небольшие остойчивые, легкие, маневренные, быстроходные, деревянные суденышки были вооружены пушками и крупнокалиберными пулеметами «ДШК». Кроме того, они несли на борту глубинные бомбы против подводных лодок.
Служили на них смелые, опаленные солнцем моряки, Луначарский уверял, что никто из них не знает чувства страха.
Назначение катеров «МО» – дозорная служба и борьба с подводными лодками. Они одними из первых встретили нападение гитлеровцев на Севастополь.
4
Правильно слово «МО» расшифровывается как «малые охотники», но так их называли лишь в официальных документах.
Как известно, в ночь с субботы на воскресенье, то есть 22 июня, в час рассвета, или, как говорят моряки, в последний час «собачьей вахты» (в начале четвертого ночи), наблюдательные посты на подходе к Севастополю услышали в воздухе шум авиационных моторов.
Трудно было в смутном рассвете определить, чьи это самолеты, и наблюдатели продолжали лишь докладывать о приближении звука самолетных моторов, и оперативные дежурные сообщали в штабы о том же.
Эта неопределенность докладов была понятна: возвратившаяся в пятницу в Севастополь после двухнедельных сложных и тяжелых маневров эскадра стояла без огней – командующий флотом вице-адмирал Октябрьский не отменил боевого затемнения на кораблях и увольнение на берег разрешил произвести в сильно сокращенном составе.
Большинство поднятых по тревоге думали, что командующий флотом решил продолжить учения флота, и на этот раз задача поставлена перед флотом такая: «Отражение нападения воздушного противника на Главную базу».
Даже и тогда, когда прожектористы включили свои установки, севастопольцы не считали, что это война.
И только первые взрывы, выбившие стекла в окнах и сбившие в некоторых домах люстры с потолков – в радиусе до трехсот метров от места взрывов, – освободили от иллюзий.
Вскоре над Севастополем поднялся оглушающий грохот – по самолетам противника был открыт шквальный огонь.
Несколько самолетов загорелось. Один рухнул. Остальные засуетились и сошли с курса. Тотчас же посты наблюдения и связи доложили, что немецкие самолеты выбрасывают парашютный десант.
Вот в это время поднятые по тревоге катерники наперегонки спешили из общежитий и квартир к катерам.
Каково же было их изумление, когда в районе спуска десанта они увидели, что на парашютах не десантники, а не виданные до сих пор продолговатые, издали похожие на человеческие фигуры морские мины!
Катерники успели засечь места, где они упали, и выбросить сигнальные буйки.
Тяжела была та ночь, но она отрезвила людей, освободила от ложного пафоса, от всего наносного и проявила истинную ценность каждого и в доблести и в… подлости!
Многое в ту ночь стало яснее видеться. Особенно людям, которых на каждом шагу караулила опасность.
Луначарский привел меня на катера звена, которым командовал лейтенант Дмитрий Андреевич Глухов.
Катера на стоянке после похода или дежурства в дозоре выглядят живописно: на протянутых над палубой линьках – тельняшки, бушлаты, плащи, робы. Особенно много «сбруи флотской» висит на линьках в те дни, когда катер, вышедший в дозор, угодит на сильную зыбь, тут не только душу вымотает, но и выкупает.
Пока сушится матросское добро, свободные от вахт жарятся на солнце.
Катерники, почти все без исключения, физически крепкие, сильные, – морская волна не балует и не жалеет их кораблики – в походе иной раз так мотает, не владей моряк стойкой, живо окажется за бортом.
Теперь, по прошествии почти восьмидесяти дней с той роковой ночи, моряки с юмором вспоминали о том, как, поднятые по тревоге, они бежали через город к Графской пристани. Бежали и с Петровой горки, и с Чапаевки, и от Артиллерийской бухты. Улицы гудели от топота ног, от разговоров на бегу. Многие на ходу застегивали пуговицы. А кое-кто, не управившись в темноте со шнуровкой ботинок, бежали босиком, держа в руках казенные «скороходы».
Подсмеивались над собой, рассказывая о том, как приняли сброшенные на парашютах с самолетов немецкие мины за десантные войска.
И даже о смертельном риске при подрыве мин сначала глубинными бомбами, а затем переменными ходами катера лейтенанта Глухова и то рассказывалось не без юмора. Хотя для смеха тут материала было мало.
Минная война всегда была самым сложным делом на морских театрах. В приемах этой войны страшна не столько сама взрывная сила мины и ее последствия, сколько тайна, которая окутывает всегда эту силу.
Обнаруженная мина, как правило, обезвреживается, а вот та, что скрыта под водой, – патентованная союзница трагедий.
В первый же день войны на Черном море возле Севастополя разыгрался первый акт трагедии.
22 июня подорвался морской буксир «СП-12».
24 июня плавучий двадцатипятитонный кран.
1 июля близ Севастополя подорвался эскадренный миноносец «Быстрый».
Когда подорвался морской буксир и затем плавучий кран, командование Черноморского флота восприняло это как неизбежное следствие войны.
Катастрофа с эсминцем «Быстрым» заставила призадуматься над серьезностью создавшегося положения: неужели немцам и в самом деле удалось «запереть» Черноморский флот в его Главной базе?
Русские исстари славились искусством минной войны – они всегда действовали не только смело, но и азартно – и на море, и на суше. А теперь озадачились.
Почему?
Потому ли, что внезапная война застала неподготовленными?
На эти вопросы я ни от кого не получал прямых ответов, хотя ничего мудреного не было и в том, чтобы сказать, – да! Кстати, оно так, в общем-то, и было. Когда командующий флотом дал приказ очистить фарватеры, сделать плавание безопасным, началось траление. А после траления и были принесены первые жертвы богу Неведения – никто не знал, что за мины были сброшены гитлеровской авиацией на фарватере.