Севастопольская хроника
Шрифт:
«Прусский – гут, русский – гутее»
Немец, убитый под Севастополем, не очутится под Москвой.
Немец, убитый под Москвой, не очутится под Севастополем.
Снова я раскрываю тетрадь в клеенчатой обложке.
21 ноября. Н. В. Звягин спросил, не смогу ли я съездить под Тулу, в Дашковку, к морякам-артиллеристам и вручить им приказ наркома адмирала Н. Г. Кузнецова о присвоении гвардейского звания.
Я давно мечтал увидеть пушки, называемые «катюшами».
Подполковник Кочетков, к которому предложил съездить дивизионный комиссар, как раз командовал этой новой артиллерией, не имеющей ни стволов, ни замков.
В разговоре Звягин намекнул, что мне придется помочь артиллеристам написать письмо наркому в ответ на присвоение им гвардейского звания.
Вернувшись от Звягина в свою казарму, я застал там Яна Островского. Он спросил, где я был, а когда я рассказал о предложении дивизионного комиссара, Ян сказал:
– Слушай, старик!.. Я еду с тобой!
22 ноября. В Серпухове в Особом отделе мы узнали, где находится дивизион Кочеткова и как проехать в эту самую Дашковку.
Кочетков поначалу встретил нас предельно настороженно – оружие его сверхсекретно, а тут вдруг заявились корреспонденты.
Подполковник пронзительно посмотрел на нас, а затем на наши удостоверения личности и командировочные предписания и, возвращая документы, тихо сказал:
– Добро. – И жестом пригласил сесть на старенькие венские стулья.
Повесив шинель на гвоздь, а сверху полевую сумку, я закурил. Островский, подмигнув, кивнул на мою сумку: дескать, пора вручить подполковнику конверты. Я легонько качнул головой: мол, не торопись – и, затянувшись дымком папиросы, украдкой рассматривал подполковника, пытаясь понять, что он за человек.
В избе было жарко. Подполковник в свитере и меховой безрукавке, слегка сутулясь, мягко ступал по скрипевшим половицам. Он был чем-то озабочен и с виду вовсе не выглядел военным. Его можно было принять за работника райкома партии, агронома или ветеринарного врача. Артиллерист в нем сказывался лишь в прищуре глаз: он словно бы смотрел на нас через прорезь прицельной планки. Рисуя героев войны, людей стойких, лишенных позы и ухарства, этаких чернорабочих сражений, мы иногда вспоминаем толстовского капитана Тушина.
Кочетков, кадровый артиллерист, моряк, убежденно считающий артиллерию главным оружием войны, конечно, имел что-то общее с Тушиным, как человек одной с ним профессии. И только. Внешне же это совсем другой человек.
У него очень усталый вид. Я знаю, отчего это: два месяца стояния насмерть у станции Оленино подо Ржевом, затем бои в окружении, бои до последнего снаряда, уничтожение пушек, выход из окружения.
Подполковник сидит за большим деревенским столом, выскобленным и отлично вымытым. Карта, циркуль, линейка и тонко очиненные, мягкие, штурманские карандаши лежат сиротливо. Сон сморил командира, а прилечь нельзя – скоро полночь и пойдут звонки из штабов: «катюша» – оружие еще весьма редкое и к тому же весьма эффективное и используется оно с разрешения высоких военных сфер. Это ставит дивизион в такое положение, что он должен круглые сутки жить «на товсь».
Сегодня у подполковника особенно трудный день – мы своим появлением нарушили обычное его течение: в связи с введением дивизиона в гвардию проводились митинги, на которых обсуждалось письмо наркому.
Артиллеристы – мастера в области баллистики, скорострельности и убойности их оружия, но не в эпитетах.
Пришлось Островскому и мне попотеть над текстом письма. Признаюсь, мы не создали литературного шедевра и кончили письмо старым лозунгом настоящих рыцарей войны: «Гвардия погибает, но не сдается!»
Эта последняя фраза особенно понравилась артиллеристам.
После собраний состоялся праздничный ужин с «фронтовой, законной», удвоенной в честь гвардейского звания.
После ужина мы с Островским повели «атаку» на подполковника. Надо сказать, что Кочетков предельно неразговорчив. Часто задумывается и делает вид, что не слышал вопроса, недоуменно вскидывает глаза, будто проверяет, действительно ли его спросили о чем-то или это лишь послышалось ему.
Нам хотелось сразу же узнать о дивизионе и о самом подполковнике если не все, то как можно больше.
Кочетков пытался уйти от нашей охоты, но, как он ни хитрил, ему не удалось ускользнуть от нас – любознательность давно уже избавила от робости людей нашей профессии.
Кочетков сдался: он понял – литературная атака тоже сила!
Дивизион Кочеткова появился в Серпухове в октябре, в те дни, когда Москва оказалась в критическом положении.
В Серпухове пылали пожары, учреждения и жители покидали город. У подъездов стояли машины, в их кузова грузили бумаги, разное имущество, и архивы, и другое добро, прихваченное со страху.
И вот в этот горький для серпуховчан день на улицах появились машины кочетковского дивизиона: новенькие грузовые машины с установками, затянутые прочным, зеленого цвета, брезентом.
Машины въехали во двор одиннадцатой школы, и моряки, не мешкая ни минуты, заняли помещение.
Замаскировали окна.
Возле машин, у ворот и дверей выставили часовых.
В классе, где разместился штаб, развернули радиостанцию и тотчас же связались со штабом 49-й армии генерала Захаркина.
В город вышла разведка.
Появление моряков не осталось незамеченным. Серпуховчане, собравшиеся уходить из горящего города, как бы отрезвели: а чего бежать? Зачем покидать родной дом и кров? Чем страдать в скитаниях, не лучше ли тут у себя постоять за землю свою? Участники Первой мировой войны, лежаночные деды, которым «вакуация хуже смерти», говорили: «Раз в город вошли моряки – значит, не бывать тут немцу!»
С какой же радостью люди развязывали узлы и распаковывали тюки – и обратно в свои квартиры!
О моряках, обосновавшихся в Серпухове, вскоре, бог знает по какому «телеграфу», узнали и те, кто раньше покинул город, и люди потянулись обратно домой, на Оку.