Севастопольские письма и воспоминания
Шрифт:
Грохот, треск, дребезжание окон, шипение и свист в воздухе нам, жившим в Севастополе, слышались беспрестанно. Каждую ночь можно было видеть чудный фейерверк из гранат и бомб, летавших по всем направлениям. Но привычка для человека - вторая натура. И ухо, и глаз, наконец, ко всему так приучились, что и ночью, несмотря на постоянное дребезжание окон. спалось спокойно.
Когда я заболел тифоидом и лежал в полузабытье, то я чувствовал, как софа подо мною и стена, к которой я прислонялся, постоянно дрожали, стекла беспрестанно звенели и дребезжали; но все здоровые спали крепко, и я сам, больной, также, наконец, засыпал. Даже женщин и детей не беспокоили и не пугали треск и лопанье бомб. Иногда можно было видеть на улице, как дети играли с валявшимися ядрами и бомбами; не раз случалось несчастие, и у нас на перевязочных пунктах постоянно было несколько
Не знаю, откуда Демме взял, что будто бы "русские врачи в крымскую кампанию научали солдат и служителей вводить палец в раны с тем, чтобы в отчаянных случаях они могли сохранить жизнь раненых до окончательного пособия". На главном перевязочном пункте (в доме Дворянского собрания в Севастополе) у нас был, действительно, матрос Пашкевич, наловчившийся очень хорошо придавливать подключишную артерию к 1-му ребру и подвздошную-к тазу; он зачастую ассистировал нам при ампутациях и, имея большую силу в руке, был самым надежным ассистентом; но я никогда не слыхал, чтобы наш солдат когда-нибудь в госпитале или на поле сражения посмел ввести палец в рану своего товарища. Я не думаю даже, что наш раненый солдат решится у себя самого это сделать, как тот австрийский инфантерист, который, по словам Демме, держал 4 часа большой палец в своей ране и этим остановил кровотечение (Весь дальнейший текст - из т. II "Начал". ).
При осаде Севастополя (Из гл. 5-й - о нарушении целости тканей, о ранах..) невозможно было почти никогда справиться со всеми ранеными прежде 36 часов, а до введения моего порядка на перевязочных пунктах и гораздо долее. При больших бомбардировках продолжались ранние операции и в течение 48 часов. Сначала, разумеется, были на очереди раненные большими огнестрельными снарядами. Другие же, со сложными пулевыми переломами, должны были ждать. Но я едва помню два-три случая, в которых бы пульс значительно возвышался в первые 48 часов.
Почти за 1 1/2 года (Рассказ П. о том, как он изобрел гипсовую повязку, помещен в разделе о ранах конечностей ) до осады Севастополя я в первый раз увидал у одного скульптора действие гипсового раствора на полотно. Я догадался, что его можно применить в хирургии, и тотчас же наложил бинты и полоски холста, намоченные этим раствором, на сложный перелом голени. Успех был замечательный. Повязка, высохла в несколько минут: косой перелом с сильным кровяным подтеком и прободением кожи (острым концом верхнего отломка большеберцовой кости) зажил без нагноения и без всяких припадков. Я убедился, что эта повязка может найти огромное применение в военно-полевой практике [...].
Между тем я не упускал ни одного случая в госпиталях для дальнейшего испытания. В этих занятиях и застала меня Крымская война. Мое требование при отъезде в Севастополь о заготовке алебастра, дерюги и прочих материалов для гипсовой повязки не пошло в ход. Военно-медицинский департамент в то время не имел средств привести этого в исполнение, к тому же у него было много и других забот; он снабдил, впрочем, все полевые лазареты и перевязочные пункты вновь изобретенными сумками и шинами другого рода, которых почти никто не употреблял. Недостаток в алебастре, и именно хорошо выжженном, препятствовал употреблению моей повязки в том размере, которого она действительно заслуживала; я едва мог доставать по временам несколько пудов худо пережженного гипса. Несмотря на это, в бараках на Северной стороне Севастополя, заключавших в себе иногда до 200 раненых с сложными переломами, я у многих накладывал гипсовую повязку; многие из них пошли в транспорт, и я убедился на деле, что она выдерживает сырость и мокроту. (О значении этого гениального изобретения писали проф. Г.И.Турнер, Б. А.Петров, А. М. Заблудовский).
Сколько я могу судить (Из "Исторического обзора общих результатов резекций, полученных у нас в Крымскую войну") по различным отчетам о хирургических результатах в трех войнах (первой голштинской. Крымской и италиянской), мы одни в Крыму сделали более резекций ( Первая Голштинская война-1848-1850 гг.
– между Пруссией и Данией из-за Шлезвиг-Голштинии, которая в 1867 г. была присоединена к Пруссии.
Итальянская война-1859 г.- между Австрией и Францией; последняя помогала итальянским войскам бороться за освобождение Италии от австрийской зависимости.
Резекция - оперативное удаление части органа.),
чем все другие хирурги вместе. Из отчетов видно, что в три эти войны было сделано немецкими, английскими, французскими и италиянскими хирургами всего 140 резекций плечевого и локтевого суставов, а в моих списках, доведенных во время осады Севастополя только до июня 1855 г., значатся почти 200 этих же самых операций, да после того снова насчитано до 100, и большая часть из них принадлежит поздним резекциям. О выпиливаниях суставов нижних конечностей я не говорю потому, что число их во всех армиях было слишком незначительно, а мы их и вовсе не делали.
Я бы имел право до 100 резекций причислить к окончившимся благополучно, потому что почти все сто оперированных были отправлены в разные транспорты; но я не хочу увеличивать неверность статистических результатов, и без того уже шатких, а представлю один исторический обзор с общим результатом. 1) Тотчас после моего прибытия в Севастополь в ноябре 1854 я и приехавшие со мною врачи делали в симферопольских лазаретах и в Севастополе (в бараках) на раненых, оставшихся после альмского и инкерманского сражений, почти исключительно одни поздние резекции плечевого и локтевого суставов и заменяли их только там поздним вылущением и ампутацией хирургической шейки плеча, где раздробление пулею простиралось далеко на диафиз. Поэтому из 250 поздних ампутаций значатся у меня в списках этого времени не более 20 ампутаций на средине плеча. Смертность резецированных в локтевом суставе относилась одно время, - пока я мог наблюдать оперированных со дня на день, - к смертности ампутированных как 1 к 2. Но это никого не убеждало в меньшей опасности резекции. Врачи вообще не любившие резекцию, указывали мне иногда на оперированного с вылущенным плечом, если ему шло хорошо, говоря, что; "он умер бы, если бы его резецировали".
В течение целого месяца, однакоже, смертность после резекций и плечевого, и локтевого суставов не превышала 18%. Между тем встретилось 5 ранних резекций.
Я помню, как я радовался, когда в бараки на Северную сторону прислали в первый раз свежий случай с батареи: одного матроса, раненного в плечо; пуля раздробила ему вдребезги головку плечевой кости. Я думал, что тут непременно будет блестящий результат и докажется преимущество ранней резекции пред ампутацией. Но вскоре после резекции раненый умер от острейшего гнойного отека, распространившегося на всю конечность. И из этих 5 ранних операций ни одна не удалась. 2) Когда в январе 1855 я перешел на Южную сторону Севастополя, то нашел там несколько больных тоже с раннею резекциею, но все были уже так плохи, что вскоре померли.
И впоследствии ранняя резекция плечевого сустава делалась не так редко, но с малым успехом. Различие в смертности после этой операции и раннего вылущения плеча было так заметно, что потом раннюю резекцию почти совсем перестали делать. В защиту ее можно, впрочем, привести, что вылущение численностью несоразмерно превышало резекцию, да и повреждения большими огнестрельными снарядами, умножившиеся впоследствии с каждым днем, не допускали резекции. Напротив, ранняя резекция локтевого сустава не выходила из употребления во всю Крымскую войну.