Север и Юг
Шрифт:
– Я знаю, мы различаемся в нашем понимании религии, но разве вы не будете уважать меня за то, что у меня тоже есть мнение, хотя и не такое, как ваше?
Он говорил приглушенным голосом, как будто бы для нее одной. Маргарет не хотелось, чтобы он обращался исключительно к ней. Она ответила, повысив голос:
– Думаю, мне проще будет понять ваши религиозные суждения, когда я увижу их в деле. Я согласна, нет такого человеческого закона, который помешал бы работодателям тратить свои деньги согласно своим желаниям. Но в Библии есть несколько отрывков, которые убеждают меня, что, поступая так, вы скверно выполните свой долг руководителя этих людей. Тем не менее, я так мало знаю о забастовках, о зарплате, о капитале и труде, что мне лучше не говорить об этом
– Нет, тем больше причин поговорить, - сказал он пылко.
– Я буду только рад объяснить вам все, что может показаться неправильным или непонятным незнакомцу, особенно в такое время, когда наши поступки обсуждаются любым писакой на страницах газет.
– Спасибо, - холодно ответила она.
– Конечно, в первую очередь я спрошу совета у отца о том, как мне следует поступать, живя в таком странном обществе.
– Вы считаете его странным, почему?
– Я не знаю, наверное, я еще не привыкла к здешним обычаям. Я вижу два класса, которые зависят друг от друга во всем, и в то же время всегда поступают так, чтобы нанести максимальный ущерб друг другу. Я прежде никогда не слышала, чтобы две группы людей отзывались друг о друге с таким пренебрежением.
– От кого вы слышали пренебрежительный отзыв о владельцах фабрик? Я не спрашиваю, от кого вы слышали пренебрежительный отзыв о рабочих, потому что вижу, что вы решительно не желаете понимать того, о чем я говорил во время прошлого визита к вам. Но от кого вы слышали о жестокости хозяев?
Маргарет покраснела, потом, улыбнувшись, ответила:
– Я не люблю, когда меня допрашивают. Я отказываюсь отвечать на ваш вопрос. Кроме того, это не имеет отношения к делу. Поверьте мне на слово, я слышала об этом от самих рабочих, или, может быть, только от одного рабочего. Он говорил, что не в интересах работодателей платить ему больше, иначе он сможет иметь свой счет в сберегательном банке, а это сделает его более независимым.
– Наверное, это был тот человек, Хиггинс, это он рассказал тебе все это, - сказала миссис Хейл.
Мистер Торнтон не подал виду, что расслышал имя, которое Маргарет явно желала скрыть. Тем не менее, он прекрасно его расслышал.
– Кроме того, я полагаю, что хозяева предпочитают иметь у себя необразованных рабочих, а не лже-законников, - так капитан Леннокс обычно называет тех людей в своем полку, которые сомневаются и раздумывают над каждым приказом.
Последнюю фразу она адресовала больше своему отцу, чем мистеру Торнтону. «Кто такой капитан Леннокс?» - спросил себя мистер Торнтон со странным чувством неудовольствия, что помешало ему сразу же ответить на ее вопрос.
Мистер Хейл вступил в разговор.
– Ты никогда не интересовалась работой школ, Маргарет, иначе ты бы знала, как много сделано для образования в Милтоне.
– Нет!
– ответила она с внезапной покорностью.
– Да, я мало знаю о школах. Но невежество, о котором я говорила, не имеет отношения к умению читать и писать. Обучить ребенка может каждый. Я имела в виду скорее отсутствие благоразумия, отсутствие ясно осознанной цели в жизни. Я едва ли могу объяснить, что это такое. Но он, тот рабочий, говорил, что владельцы фабрик хотели бы, чтобы их работники были просто большими детьми, живущими настоящим, слепо и безрассудно подчиняясь своим хозяевам.
– Короче говоря, мисс Хейл, совершенно очевидно, что ваш информатор нашел довольно внимательного слушателя и смог беспрепятственно выложить вам всю ту клевету, которую он сочинил против хозяев, - заметил мистер Торнтон с искренней обидой в голосе.
Маргарет не ответила. Она была недовольна, что мистер Торнтон воспринял ее слова как личную обиду.
Мистер Хейл снова решил вмешаться в разговор:
– Я должен признать, что хотя я и не знаком с рабочими так близко, как Маргарет, я также с первого взгляда был поражен враждой между работодателями и работниками. Некоторые ваши слова, сказанные мне на наших занятиях, подтверждают это наблюдение.
Мистер Торнтон немного помолчал, прежде чем ответить. Маргарет
– Я полагаю, что мои интересы идентичны интересам моих рабочих и наоборот. Такова моя теория. Мисс Хейл, я знаю, не нравится слышать, когда людей называют «рабочие руки», поэтому я не буду использовать это слово, хотя оно наиболее подходит, как технический термин, и его происхождение, каким бы оно не было, относится к моему времени. Когда-нибудь в будущем, через несколько тысячелетий, в Утопии хозяева и рабочие заключат нерушимый союз, и я готов приветствовать его, так как я считаю республику самой совершенной формой правления.
– Мы возьмемся за «Республику» Платона, как только закончим Гомера.
– Ну, живи мы во времена Платона, возможно, мы все - мужчины, женщины и дети - подходили бы для республики, но давайте возьмем конституционную монархию в нашем нынешнем государстве, с нашими нравами и развитием разума. В младенчестве всем нам необходимо мудрое наставление для того, чтобы направлять нас. На самом деле, длительное младенчество, детство и юность - самое счастливое время и этим счастьем дети во многом обязаны игу законов, а также рассудительной и твердой власти. Я согласен с мисс Хейл, что многие рабочие по своему развитию находятся на уровне детей, хотя я отрицаю, что мы, хозяева, делаем все, чтобы они оставались такими. Я утверждаю, что деспотизм - самый лучший вид управления ими. Поэтому, в те часы, что я общаюсь с ними, я должен быть деспотом. Я использую всю свою проницательность - без обмана и ложной филантропии, которых у нас на севере было с избытком, - чтобы создать мудрые законы и прийти к справедливым решениям в руководстве фабрикой, законы и решения, которые работают для моей пользы в первую очередь, и для них - во вторую. И рабочие никогда не заставят меня ни объяснить причины своих поступков, ни отступиться от того, что я уже объявил своим решением. Пусть попробуют забастовать! Я буду страдать так же, как они, но в конце они поймут, что я не дал слабину и ни на йоту не отступил от своих решений.
Маргарет вернулась в комнату и взяла рукоделие, но не разговаривала. Мистер Хейл ответил:
– Осмелюсь сказать, я мало знаю о том, о чем говорю. Но, исходя из того малого, что я знаю, я бы рискнул предположить, что народные массы уже достигли того беспокойного возраста, который находится между детством и зрелостью. Настаивать на послушании без рассуждений - ошибка, которую многие родители совершают в обращении с детьми в это время. Все, что нужно делать детям, - выполнять свои обязанности, слушать простые приказы: «Иди, когда тебя зовут» и «Делай, что тебе говорят!». Но мудрый родитель потакает желанию независимости и постепенно превращается из господина и повелителя в друга и советчика своему ребенку. Если я ошибаюсь в моих рассуждениях, вспомните, это именно вы приняли аналогию.
– Недавно я услышала историю, которая случилась в Нюрнберге три или четыре года назад, - сказала Маргарет.
– В огромном особняке, что был когда-то одновременно и жильем, и складом, жил одинокий богатый человек. Говорили, что у него был ребенок, но никто не знал этого определенно. В течение сорока лет этот слух то возобновлялся, то затихал, никогда полностью не пропадая. После смерти владельца особняка выяснилось, что это правда. У него действительно был сын, взрослый человек с неразвитым умом маленького ребенка. Отец воспитал сына таким странным образом, желая спасти его от искушений и ошибок. Но конечно, едва этот великовозрастный ребенок вернулся в мир, оказалось, что каждый дурной советчик имеет полную власть над ним. Бывший затворник не мог отличить добро от зла. Его отец сделал грубую ошибку, воспитывая его в неведении и полагая, что тем самым сохранит его невинность. А спустя четырнадцать месяцев городские власти вынуждены были взять над найденышем опеку, чтобы спасти его от голода. Он даже не мог просить милостыню.