Север и Юг
Шрифт:
– Честное слово! Ты высокого мнения о себе! Хэмпер лишился такого человека! Как же он позволил такому мудрецу уйти?
– Ну, мы разошлись с обоюдным недовольством. Я не дал обещания, которые требовались, а они не захотели меня взять. Поэтому я могу принять любое другое предложение. И как я уже сказал, хотя мне не следовало этого говорить, я хороший рабочий и спокойный человек… особенно когда могу удержаться от выпивки. И я это сделаю теперь, если никогда не делал этого раньше.
– Чтобы отложить больше денег на другую забастовку, я полагаю?
– Нет! Я был бы рад, если бы меня избавили от этого. Я сохранил бы эти деньги для вдовы и детей человека, который сошел с ума из-за ваших штрейкбрехеров и потерял свое место из-за Пэдди, [35]
– Ну, если у тебя такие добрые намерения, тебе лучше приняться за какое-нибудь другое дело. Я бы не советовал тебе оставаться в Милтоне. Тебя здесь слишком хорошо знают.
– Будь сейчас лето, - ответил Хиггинс, - я бы подался в Ирландию в землекопы или на сенокос, или куда-нибудь еще, и никогда бы не вернулся в Милтон. Но сейчас зима, а дети будут страдать от голода.
35
Пэдди — прозвище ирландца.
– Хороший землекоп из тебя бы получился! Ты бы не смог сделать и половины дневной нормы против ирландца.
– Я бы потребовал полдня вместо двенадцати часов, лишь бы сделать половину дневной нормы вовремя. Вы не знаете другого места, где они могли бы испытать меня, — подальше от фабрик, если я, как вы говорите, «горящая головня»? Я бы согласился работать за любое жалованье, которое бы мне предложили, ради этих детей.
– Разве ты не понимаешь, кем будешь? Ты будешь штрейкбрехером. Ты будешь получать меньшее, чем другие рабочие - и все ради детей другого человека. Вспомни, как жестоко вы обошлись с беднягой, который тоже хотел заработать деньги ради собственных детей. Вы и ваш Союз довели его до такого состояния. Нет! Нет! Если только вспомнить, как вы обошлись с бедными ирландцами, я отвечаю — нет! Я не дам тебе работы. Я не буду говорить, что не верю тебе. Мне ничего об этом неизвестно. Может, это и правда, может — нет. Во всяком случае, это очень маловероятно. И не будем больше говорить. Я не дам работы. Вот и весь ответ.
– Я слышал, сэр. Я бы никогда не побеспокоил вас, но меня попросила прийти та, которая думала, что вы способны к состраданию. Она ошибалась, и я заблуждался. Но я не первый мужчина, которого ввела в заблуждение женщина.
– В следующий раз скажи ей, чтобы она не лезла не в свое дело вместо того, чтобы тратить твое и мое время. Я убежден, что женщины являются причиной всех бедствий в этом мире. Убирайся прочь!
– Я признателен вам за вашу доброту, хозяин, и больше всего за ваше вежливое «прощайте».
Мистер Торнтон не удостоил его ответом. Но, выглянув в окно минуту спустя, он был поражен худой, сгорбленной фигурой, выходившей со двора фабрики. Она разительно отличалась от прямой и твердой осанки человека, говорившего с ним. Мистер Торнтон прошел в сторожку привратника.
– Долго этот человек, Хиггинс, ждал меня, чтобы поговорить?
– Он стоял за воротами, когда еще не было восьми, сэр. Я думаю, он находился там с того самого времени.
– А сейчас…?
– Как раз час, сэр.
«Пять часов, - подумал мистер Торнтон, - это слишком долго для человека, вынужденного ждать в надежде и страхе».
Глава XXXIX
Зарождение дружбы
«Грядет разлука. Пусть прощальным станет
Наш поцелуй! — О нет, я не твоя
Отныне. Горькой правды не тая,
Скажу, я рада — несвобода канет.
Майкл Дрейтон. «Расставание».
Покинув миссис Торнтон, Маргарет закрылась в своей спальне. Находясь в сильном волнении, она по привычке стала расхаживать по комнате. Но, вспомнив, что в этом доме тонкие стены, и каждый ее шаг слышен в соседней комнате, она села и не встала пока не услышала, что миссис Торнтон ушла. Маргарет повторила про себя весь разговор, что произошел между ними, каждое слово, а потом сказала с тяжелым вздохом:
– По крайней мере, ее слова не ранили меня. Они не причинили мне боли, потому что я невиновна, у меня вовсе не было тех побуждений, что она приписала мне. Но все же горько думать, что любой человек … любая женщина … может так легко поверить в это. Как это тяжело и грустно! Она не обвиняла меня в том, что я солгала — она не знает об этом. Он никогда не расскажет ей: я могла бы догадаться, что он не скажет!
Маргарет вскинула голову, как будто гордилась деликатным участием, с которым обращался с ней мистер Торнтон. Но тут же новая мысль пришла ей на ум и заставила в волнении крепко сжать руки.
«Он тоже, должно быть, принял бедного Фредерика за моего возлюбленного, — Маргарет покраснела, когда это слово промелькнуло в ее мыслях. — Теперь я поняла это. Он не просто знает о нашей тайне, он верит, что кто-то еще любит меня. И что я… О, Боже!.. О, Боже! Что мне делать? О чем я думаю? Почему меня так волнует, что он думает, когда я уже потеряла его уважение из-за того, что сказала неправду? Я не могу сказать. Но я очень несчастна! О, какой несчастный этот год! Я будто шагнула из детства в старость. У меня не было юности… не будет зрелости. У меня больше нет надежды стать женщиной — я никогда не выйду замуж. Меня ожидают заботы и печали, как будто я — старуха с ужасным характером. Я устала постоянно делиться своей силой. Я могу вынести все для папы, потому что иначе быть не может. Это моя святая обязанность. И думаю, я смогу это вынести вопреки всему — во всяком случае, я смогла найти силы возразить на несправедливые, нелепые подозрения миссис Торнтон. Но так тяжело сознавать, что он совершенно не понял меня. Что произошло, отчего я чувствую себя сегодня такой несчастной? Я не знаю. Я только знаю, что ничего не могу изменить. Иногда я вынуждена уступить. Нет, я не буду, хотя… — сказала она, вставая. — Я не буду… я не буду думать о себе и своем положении. Я не буду думать о своих чувствах. Сейчас это бесполезно. Когда-нибудь, если доживу до старости, я буду сидеть у огня и, глядя на угли, мечтать о жизни, которая у меня могла бы быть».
Все это время Маргарет поспешно одевалась, останавливаясь время от времени, чтобы нетерпеливым жестом вытереть слезы - они переполняли ее глаза, несмотря на всю ее отвагу.
«Смею сказать, многие женщины допускают такие печальные ошибки, как я, и обнаруживают их слишком поздно. И как гордо и дерзко я говорила с ним в тот день! Но тогда я не знала. Это чувство пришло ко мне постепенно, и я не знаю, когда все началось. Теперь я не сдамся. Пусть мне будет трудно вести себя с ним по-прежнему. Но я буду очень спокойной и сдержанной, и буду говорить очень мало. Конечно, может, я не увижу его — он явно будет избегать нас. Это было бы хуже всего. Все же неудивительно, что он избегает меня, веря в то, что увидел».
Маргарет вышла из дома и быстро зашагала к окраине города, пытаясь отогнать воспоминания.
Когда она вернулась домой, отец сказал ей:
– Умница! Ты была у миссис Баучер. Я бы навестил ее, если бы до обеда у меня было свободное время.
– Нет, папа, я не была у нее, — ответила Маргарет, краснея. — Я даже не думала о ней. Но я пойду сразу после обеда. Я схожу, пока ты будешь отдыхать.
И Маргарет сдержала обещание. Миссис Баучер была очень больна — серьезно больна, а не просто хандрила. Добрая и рассудительная соседка, которая приходила на днях, взяла все дела по дому в свои руки. Детей отправили к соседям. Мэри Хиггинс забрала троих самых младших к себе, а Николас сразу пошел за врачом. Он все еще не вернулся. Миссис Баучер становилось все хуже, и ожидание становилось все более тягостным. Маргарет подумала, что ей стоит пойти и навестить Хиггинсов. Тогда она, возможно, узнает, удалось ли Николасу обратиться с просьбой к мистеру Торнтону.