Северная Пальмира. Первые дни Санкт-Петербурга.

Марсден Кристофер

Вот такой является, согласно преданию, история возникновения Царского Села — прекрасного дворца с чистым воздухом, хорошей водой и на возвышенности, заметно более здоровой, чем окружающие болота. Трудно сказать, соответствует ли предание истине; твердо известно лишь то, что с 1708 года это место принадлежало Екатерине. Из истории этого места до того, как его нашла Екатерина (если это действительно была она, а не Петр), известно лишь, что здесь стоял сельский дом, известный еще со времен шведского владычества под финским названием по холму, на котором стоял, — Саари-Мойс, «высокое место». Захватив это место, русские преобразовали название в «Сарское Село».

Первым архитектором, приступившим к работе на этом месте, на обустройство которого в последующие два столетия будет потрачено столько сил и денег, скорее всего, был некто Иоганн Христиан Фёрстер, голштинец, поступивший на службу к Петру в то же время, что и Маттарнови, Швертфегер, Шедель и Браунштейн. Деятельность Шлютера, по-видимому, связана в Царском Селе с первым дворцом, или, скорее,

охотничьим домиком, построенным для Екатерины из дерева, а также с двумя деревянными церквами, одна — в деревне Царское, а другая — в императорском парке. Ученик Шлютера, И.Ф. Браунштейн, заменил Фёрстера: он построил первый кирпичный дом на Саари-Мойс — двухэтажное здание длиной примерно в сто футов и примерно в тридцать восемь футов шириной, с шестью комнатами на каждом этаже. Здание, разработанное и украшенное внутри в голландском стиле, столь любимом Петром, было завершено в 1724 году, за год до его смерти. Тогда же название «Саари-Мойс» было изменено на Благовещенский, после завершения Фёрстером церкви Благовещения, которая была начата еще в 1717 году, а четырьмя годами позже сгорела дотла. В 1725 году, после смерти Петра — и, возможно, в его честь, название было снова изменено, на этот раз простым изменением первого русского названия «Сарское Село» на «Царское Село». Старая форма, «Сарское Село», однако, встречается в официальных документах вплоть до 1808 года.

Браунштейн во время правления Екатерины I построил справа и слева от здания крылья, а также одноэтажный «полукруг», предшествующий стоящему в наши дни очаровательному подковообразному дворцу Растрелли. Здание было окружено садом, разбитым в голландском стиле. Когда Екатерина в 1727 году скончалась, по ее воле Царское Село перешло к ее дочери Елизавете Петровне. Женские традиции этого дворца не прервались. Ни Екатерина I, ни Елизавета не переняли у Петра его военных пристрастий.

Елизавета провела большую часть жизни до начала своего правления в Москве, но она вовсе не игнорировала Царское Село, например, в 1736 году архитектор Земцов произвел небольшие изменения. Но только с восшествием на престол Елизавета получила возможность заняться местностью на холмах к югу от столицы и начать работы, которые превратят Царское Село в серьезного соперника любого европейского дворца. Работы были начаты в 1744 году, и здесь мы встречаемся с новым именем — Квасов. Это был недавно обучавшийся у Земцова молодой русский архитектор, сын Андрея Васильевича Квасова. Именно Квасову было поручено составить планы расширения Царского Села, под направляющими указаниями Джузеппе Трезини, о котором в это время встречаются уже последние упоминания, связанные с Аничковым дворцом.

Когда работа началась, Квасов добавил два крыла ко дворцу, а Каравак разрисовал несколько потолков; другими украшениями занимались Бон и Валериани. Но примерно через год Квасов уступил свой пост другому архитектору, ученику Растрелли Савве Ивановичу Чевакинскому (1713—1783), поскольку его самого отправили на Украину строить еще один дворец для Кирилла Разумовского. Этому Чевакинскому предстояло в 1753 году начать, а девятью годами позже завершить находящийся в самом конце улицы Глинки в Санкт-Петербурге огромный двухэтажный Никольский военно-морской собор, выполненный в стиле барокко и имеющий пять позолоченных куполов. Собор имеет довольно интересную колокольню, стоящую отдельную от собора, у самой воды. Она очень тонкая и немного напоминает колокольню, разработанную Растрелли для Смольного, но никогда не построенную. Но в описываемое время Чевакинскому поручили работать над временным дворцом в Царском Селе. Первые деревянные украшения были созданы в апартаментах императрицы между 1745-м и 1748 годами Огурцовым, который делал несколько рам для зеркал и прочих вещей для прежнего дворца непосредственно перед восшествием Елизаветы на трон. В 1750 году стены были покрыты китайскими тканями, а резные двери поставлены на свои места.

Но эти довольно случайные дополнения Елизавете показались недостаточными — переделанный охотничий домик — не Версаль, где экстравагантная императрица смогла бы проводить балы, праздники и банкеты. И потому в 1752 году было издано распоряжение полностью перестроить дворец. Это поручили Растрелли.

Возведение здания, которое впоследствии получило название «Екатерининский дворец» — само воплощение Елизаветинской эпохи, — заняло четыре года. Растрелли сохранил планировку Браунштейна, с ее невысоким полукругом, по которому были выстроены одноэтажные жилища для слуг и кухни и прочие домики, обращенные фасадами к центру дворца и которые вместе с ним как бы вырезали сектор двора. В центре образованного этими вспомогательными помещениями полукруга находились литые железные ворота. Большие центральные ворота по бокам имели еще двое маленьких ворот. Сам огромный трехэтажный дворец имел триста двадцать шесть футов в длину. Больше нигде в Европе зритель не испытывает того эффекта, производимого колоссальной длиной дворца, не прерываемого ни в одном месте (заметны только пять небольших выступов по фронтону и несколько приподнятых крыш, оживляющих ровный ряд балюстрады, окон, колонн, пилястров и характерного для Растрелли неоднородного фронтона). Чуть выступающая центральная, кульминационная часть фасада довольно невыразительна.

Свой эффект; здание производит массивностью, громадностью и регулярностью ритма, а не наложением отдельных архитектурных мотивов. Несколько оживляют картину пять

золотых куполов церкви, венчающих северо-восточный угол дворца, который сбалансирован, как в Петергофе, куполом над противоположным, юго-западным углом дворца. По первому этажу вдоль фронтона стоят между круглыми французскими окнами фигуры атлантов, поддерживающие пилястры двух верхних этажей. Декоративный мотив, внесенный этими фигурами, умело повторен в атлантах меньшего размера, расположенных парами между пилястрами, разделяющими окна первого этажа, — а также декоративными капителями, деревянными и гипсовыми украшениями над обоими верхними рядами окон.

Атлантов изготовил скульптор Дункер. Все эти яркие украшения поначалу были позолочены, в то время как основными цветами дворца являлись ярко-синий, фисташковый зеленый и белый. Однако со времени правления Екатерины II в интересах экономии атлантов и украшения окрашивали в темный оливково-зеленый или бронзовый цвета, что на три четверти лишило их задуманного Растрелли эффекта и превратило украшения в тяжеловесную темную массу, резко прерывающую более светлый узор колонн и окон. Юго-восточный фронтон — или фронтон, выходящий в парк, — не слишком отличается от фасада, выходящего во двор, ни по общему замыслу, ни в деталях украшения. Однако он окрашен в ярко-красный цвет, и атланты Дункера на этой стороне, похоже, более известны. Здесь не четыре одиночные фигуры, а четыре пары поддерживают навес, в центре размещается изысканная железная решетка, у которой также вместо четырех атлантов размещаются четыре красивые парковые статуи на пьедесталах. Следует сказать, что статуи этих могучих фигур и вазы с изогнутыми краями, которые можно встретить на верхних уровнях Зимнего дворца, в наше время в Царском Селе выглядят невыразительно, однако, когда дворец в Царском Селе только построили, эти скульптуры и вазы были позолочены; мало того, они также стояли на балюстраде, идущей вдоль крыши над обоими фронтонами. Эта балюстрада тоже была позолочена; местное население полагало, что она изготовлена из настоящего золота.

Как уже говорилось, в наши дни утрачена значительная часть эффекта, который производил раньше Большой дворец (как его стали называть к концу XVIII столетия, чтобы отличить от Александровского дворца, построенного Екатериной II в Царском Селе для своего внука). По этой причине, прежде чем кратко описать внутреннее убранство дворца, нам следует привести несколько отзывов современников о его внешнем виде. Для единообразия выберем трех путешественников, посетивших Россию в конце столетия, только из Англии.

Сэр Натаниель Уильям Урэксхолл (1751 — 1831), человек несколько догматических взглядов, писал: «Я увидел королевский дворец в Царском Селе; он был построен Елизаветой и является самой полной победой стиля барокко, которую я когда-либо видел в северных странах. Дворец очень велик, и фронтон простирается на большую длину. Все колонны имеют капители; статуи и многие другие части внешней структуры позолочены». А вот описание архидиакона из Уилтшира [40] Уильяма Коукса (1747 — 1828): «Дворец, построенный Елизаветой, является кирпичным зданием, покрытым сверху белой штукатуркой. Он непропорционально длинный и построен в самом тяжеловесном архитектурном стиле. На внешних колоннах капители; много других внешних украшений. Стоящие рядами деревянные статуи, поддерживающие карниз и украшающие крышу, позолочены; они демонстрируют отсутствие вкуса».

40

Уилтшир — графство на юге Англии. (Примеч. пер.)

В конце приведем мнение Эдварда Даниеля Кларка (1769—1821), известного минералога. «Фронтон дворца, — пишет он, — полностью покрыт, в самом варварском вкусе, колоннами и пилястрами, а также атлантами, стоящими между окон. Все это позолочено, являя собой яркий пример безвкусного голландского украшательства. В целом здание является собранием того, что архитекторы должны избегать, а не того, чему следует подражать».

Эти три мнения часто приводились во времена Екатерины II, поскольку при ней все, что было связано с Елизаветой, казалось подозрительным и глупым; при русском дворе поощрялся только сухой классицизм и хвалить было принято лишь «античные» образцы. Наверняка всех трех путешественников коснулась мода на Грецию и Рим, отсюда и повторяющееся слово «варварский». Тем не менее у их неодобрения были основания: пропорции дворца далеки от идеала, и здание, без сомнения, чересчур длинно по отношению к его высоте и, возможно, украшено по-театральному чрезмерно. Тем не менее художественный замысел дворца был столь завершенным, совершенным и единообразным (до того, как Екатерина II заставила Камерона разрушить это единство своим нелепым «помпейским» классицизмом) и столь всецело выразительным для своего времени и для своей ниши — как в художественной, так и социальной истории, — что мы можем проигнорировать это недовольство наших соотечественников, когда входим во дворец. Их оскорбительные выпады все еще вспоминаются, когда мы поднимаемся вверх по узким ступенькам на северо-восточном конце двора — и продолжают звучать в ушах, когда мы переходим из помещения в помещение. «Внутри, — продолжает причитать Кларк, — здание представляет собой множество просторных и безвкусных комнат, украшенных в стиле, смешивающем варварство и величественность, в которую трудно поверить». «Помещения… оформлены в устаревшем стиле с чрезмерной роскошью», — эхом вторит ему архидиакон Коукс.