Северная Пальмира
Шрифт:
Но беспамятство лишь на миг оглушило его, а потом прошлое пробилось сквозь острую боль в висках.
– Корнелий Икел, – произнёс префект претория вслух своё имя.
И, внезапно разозлившись, пнул висевший на лошади куль с человеческим телом.
Утром, когда старый крестьянин в драной рубашке и со свежим шрамом на лбу, держа на плече мотыгу, отправился прочищать засыпанный землёю арык, отряд монголов показался на дороге. Издалека крестьянин не мог разглядеть, что впереди скачет человек в малиновой безрукавке, шитой золотом и отороченной мехом. Не разглядел он также перья белой цапли – знака Чингисида, – украшавшие шапку монгола. Но старик заметил сотню вооружённых римскими винтовками с оптическим прицелом
А заметив, крестьянин спешно соскользнул на дно засыпанного арыка и вжался в землю, будто пытался зарыться в неё. К счастью, монголы не обратили внимания на человечка, что скорчился в червоточине арыка. Некогда цветущая страна превратилась в пустыню. Развалины домов и остовы сожжённых машин, серые потрескавшиеся ломти незасеянных полей, на которых темнели оспинами норы пластинчатозубых крыс. Нор было множество. Крысы питались мертвечиной и плодились. На зарастающих колючками железнодорожных путях громоздились остовы сгоревших вагонов.
Отряд скрылся вдали, и крестьянин на четвереньках выбрался из убежища и, пригибаясь, побежал к дороге. Любопытство было сильнее страха. Интересно, куда мчался этот отряд? Неужто к таинственному городку, что вырос среди садов Хорезм-шаха? Говорят, какой-то сумасшедший римлянин построил злой город, чтобы вырастить там ужасного дэва и с его помощью завоевать мир, до самого последнего моря. В школе, кажется, крестьянин узнал когда-то, что Земля – большой шар, но теперь он почему-то верил, что последнее море существует. И можно доскакать до края Земли и водрузить там девятихвостое знамя Чингисхана. И хотя сына крестьянина убили монголы, а двух дочерей степняки изнасиловали и увели в рабство, крестьянин почему-то желал, чтобы Чингисхан завоевал мир. От мысли этой холодок бежал по позвонкам, а затем тело охватывало нестерпимым жаром. Крестьянин опустился на колени и стал молиться. Он молился новому богу – Чингисхану. Кому же ещё желать победы? Не Риму же. У Рима нет таких богов. Когда-то были, но теперь их боги бессильны.
Когда хан со своей охраной подскакал к воротам Трионова городка, толстый низкорослый нойон упал перед ним в пыль, ткнулся лбом меж расставленных рук и принялся выкрикивать бессвязные фразы. Сам нойон только три часа назад прибыл в бывшие сады Хорезм-шаха, обеспокоенный тем, что с секретным городом потеряна всякая связь. Несколько нукеров из охраны Трионова города ползали за стеной. Один беспомощно хныкал, два других плакали в голос.
Ничего не разобрав в бестолковых воплях нойона, хан махнул булавой с золотой насечкой и велел двоим нукерам въехать в город Триона. Охраны внутри не было, никто не вышел приветствовать гостей. Однако на дорожках здесь и там нукеры видели ползающих и плачущих взрослых людей. То же самое творилось в домах – люди плакали, кричали, никто не мог произнести хоть слово членораздельно, никто не мог даже встать на ноги. Нукеры ещё не успели добраться до бассейна, как увидели, что над крышей завода поднимается столб чёрного дыма.
Напрямик по клумбам, сминая цветущие нарциссы и тюльпаны, полз молодой сер с перепачканным сажей лицом.
– Толстяк… Толстяк… Толстяк… – бормотал ползущий.
Нукеры бросились назад. А столб над крышей завода все чернел и густел, и уже начинало вырываться пламя.
Тем временем крестьянина, что так счастливо избежал встречи с ханом и его свитой, два нукера отыскали на дне арыка, куда он вновь забился, и, ничего не приказывая и не требуя, потащили, как барана, к дороге и запихнули в кузов старого грузовика с брезентовым верхом. Внутри уже набилось человек двадцать таких же перепуганных грязных полуголых людей. Их отловили – кого дома, кого в поле – и швырнули в фургон. Никто не знал, куда и зачем их везут. Все боялись и все молились. Большинство – Ахуре Маздре, один – Юпитеру, а старик – Чингисхану. Вскоре выяснилось, что привезли их к новому городку в садах. Здесь борт машины откинули, и пленники выпрыгнули на дорогу. Приказ был прост: зайти в сады и вывести оттуда всех людей, которых удастся найти. Зачем и почему, никто не объяснял. Нукеры подгоняли крестьян прикладами винтовок и остриями сабель. Крестьяне бегом кинулись за ограду. Они бегали по дорожкам, собирали орущих и плачущих людей и выносили их на руках за ворота. Обитатели городка разучились ходить.
У молодого парня, которого вёл старик, сильно обожгло руки – кожа почернела и лопнула, обнажая мышцы и кости.
– Котёл… я разобрал котёл… – бормотал парень серыми распухшими губами. По лицу его катились слезы. – Я успел…
– Ты молодец, ты большой молодец… – похвалил его старик, как ребёнка. Парень, верно, совсем спятил. Разве можно медный котёл, что висит над очагом, разобрать на куски?
Впрочем, медного котла у старика больше не было – отобрали у него котёл.
– Где «толстяк»? – спрашивал нойон у каждого, кого выводили или выносили из сада.
Но слышал в ответ лишь детский безутешный плач или совершенно невнятное бессмысленное бормотание.
Джучи-хан давно уже ускакал подальше от города сумасшедших. Нукеры успели раскинуть для него юрту, и теперь в медном котле для хана варился бараний суп. Сам он сидел в юрте на персидском ковре и хмуро слушал донесения нукеров.
А пламя над крышей завода поднималось все выше. Огонь никто не пытался гасить.
Глава IV
Игры в Хорезме (продолжение)
«Физическая академия в Танаисе зарегистрировала незначительное повышение радиоактивного фона».
На следующий день уже после заката солнца два монгола остановились у ворот постоялого двора. За последний год ворота не раз и не два вышибали и срывали с крюков. Доски были набиты в два, а кое-где и в три ряда, так что ворота напоминали латаный-перелатаный халат какого-нибудь базарного попрошайки. Сейчас ворота были заперты изнутри. Над входом горел тусклый фонарь, подвешенный к металлической скобе. Несмотря на сложные времена, хозяин сумел разжиться генератором – из-за глинобитной ограды доносилось его негромкое тарахтенье.
44
28 апреля.
– Открыть ворота! – крикнул один из монголов и с такой силой ударил кулаком, что одна из досок треснула. Тут же внутри послышалась приглушённая возня, сдавленный испуганный шёпот, и наконец одна половинка ворот со скрипом отворилась. Монголы, ведя за собой вьючных лошадей, въехали во двор. Хозяин, толстенький, чернобородый, изрядно облысевший армянин, кинулся подержать стремя нежданному гостю. Но тот бесцеремонно оттолкнул блюдолиза. Монголы легко спрыгнули на землю. Оба они были высокого роста – прежде хозяин никогда не видал среди степняков таких великанов.
– Комнату в стороне от прочих, – приказал здоровяк-монгол.
Одеты они были так, как одеваются монголы: в синие чекмени, в шапки с лисьими хвостами, на ногах – чутулы. Лица у путников были тёмные, обветренные, с одинаково узкими, будто заплывшими глазами. Что-то странное было в этих лицах, но в тусклом свете горящего у ворот фонаря разглядеть гостей получше хозяин не мог. К тому же перед повелителями Вселенной лучше всего стоять с низко опущенной головой. Не поднимал хозяин глаз и тогда, когда поднимался по лесенке наверх, показывая дорогу. Монголы топали следом и сами тащили наверх огромный кожаный чувал. Наверняка мешок полон добычи – золотых украшений и прочего добра, награбленного в Хорезме. Говорят, монголы вспарывают убитым животы, чтобы отыскать в кишках проглоченные драгоценности. Гости скинули чувал на пол, и, как показалось хозяину, – или в самом деле только показалось? – кожаный мешок издал тихий стон.