Северная повесть
Шрифт:
Тихонов шел через сад, и пока он прошел это небольшое расстояние, сотни мыслей пронеслись у него в голове.
Тихонов впервые почувствовал связь с прошлым, с деревней, где сотни лет его отец, дед, прадед ковыряли холодную глину, где в детстве мать присыпала ему порезы золой из печки, где умирали от грыж, от родов, от голодного тифа. Все это было давно мертво. О нем если и вспоминали, то с неохотой.
Но теперь прошлое заговорило другим языком. В нем, в Алеше Тихонове, была кровь этих людей и кровь прадеда –
Мысль, что он должен быть достойным потомком немудрого крестьянина, замуштрованного казармой, одетого в заношенную солдатскую шинель, появилась в сознании Тихонова.
Дождь прошел. Тучи медленно сваливались к югу и открывали на западе пустынное небо.
У калитки Тихонов столкнулся с женщиной. Он посторонился и поднял голову. Это была она, петергофская незнакомка.
Она держалась за железную решетку и смотрела на Тихонова. Тихонов снял шляпу.
– Как хорошо, – сказал он, – что я вас снова встретил! Город так велик, а вы, должно быть, не единственная шведка в Ленинграде.
Мари молчала. Рука ее медленно разжалась, на перчатке осталось серое пятно от решетки. Она прислонилась к ограде и быстро сказала:
– Да, да… Говорите.
– Что? – спросил Тихонов. – Что я могу сказать сейчас? Вы уже, пожалуй, знаете все сами.
– Если бы я знала… – сказала Мари и улыбнулась. – Пойдемте.
Она крепко взяла Тихонова за руку выше кисти и, как мальчика, повела за собой. Они молча шли по улице. Пустынное небо лежало у них под ногами, отраженное в лужах дождевой воды.
– Я был уверен, что вновь встречу вас, – сказал Тихонов. – Невозможно было не встретить.
Мари наклонила голову, как бы соглашаясь с ним. Они вышли на пристань речных катеров.
– Поедем в город, – сказала Мари. – Вы покажете мне ваши любимые места. Этот город создан для того, чтобы бродить по нему ночи напролет.
У Мари немного болела голова. Она часто прикладывала ладонь к глазам и болезненно улыбалась.
На катере Тихонов рассказал Мари обо всем, что он узнал от Щедрина: об Анне Якобсен, о Павле Бестужеве и о своем прадеде.
– Значит, Анна завещала мне вас, – задумчиво сказала Мари.
До поздней ночи они ходили по городу. Он был в этот вечер особенно прекрасен. Он возникал перед ними мощными колоннадами зданий, горбатыми арками безлюдных мостов, бронзовыми памятниками и кущами столетних лип.
Нева несла огни в глубокой воде. Игла Адмиралтейства блистала над рекой, воспетой поэтами.
Они останавливались около чугунных решеток, смотрели сквозь них на полумрак садов, и Тихонов говорил о воплощенных мечтах знаменитых зодчих, создавших в северных болотах и лесах этот блистательный город. Это был город великих воспоминаний и не менее великого будущего.
Они шли вдоль набережных Невы. Мальчишки ловили
– Это «Аврора», – сказал Тихонов. – Вы знаете?
– Знаю, – ответила Мари.
Они прошли через площадь, где медный всадник скакал на север, и вернулись к Мойке.
На Мойке среди свай, высоких зданий и позеленевших гранитных берегов стояла летняя ночная тишина. Они облокотились о перила и смотрели на воду. В ней дрожала синяя звезда.
– Мари, – сказал Тихонов, – оглянитесь: в этом доме умер Пушкин.
Мари обернулась. Она смотрела на окна, на выступ дома, почти висевший над водой, на каменные, истертые столетиями тумбы, на одуванчики, проросшие среди плит по обочинам узкого тротуара.
– Сюда его привезли, когда он был ранен? – спросила она.
– Да. Его внесли вот в эту дверь.
– Может быть, здесь капала его кровь, – сказала Мари и посмотрела на Тихонова с виноватой улыбкой.
– Это были годы, – сказал Тихонов, – когда был убит Павел Бестужев и мой прадед, и Анна умерла от горя. Лучше всего об этом времени сказал сам Пушкин.
– Как? – спросила Мари. – Что он сказал?
– Простые слова: «И мрачный год, в который пало столько отважных, добрых и прекрасных жертв, едва оставит память о себе в какой-нибудь простой пастушьей песне – унылой и приятной». Правда, хорошо?
Мари не позволила Тихонову провожать себя. Они расстались у Летнего сада. Мари протянула Тихонову обе руки, резко вырвала их и быстро сбежала по каменной лестнице к пристани.
…Тридцать прожекторов поднялись в небо над Петергофом и перепутали свои лучи со звездами. Так начался ночной праздник.
Миноносцы, неся на бортах и мачтах цепи огней, мчались, разбивали в пену воду залива и, круто повернув, стопорили вблизи петергофской пристани.
С палуб миноносцев морякам открывалось невиданное зрелище. Дворец пламенел хрустальным пожаром. Водопады лились среди мрамора и бронзы.
Молодые краснофлотцы и старые командиры подымались по лестницам к дворцу.
Стеклянные чашечки, полные чистого огня, горели по сторонам. Фонтаны били, теряясь в темноте нависших деревьев. Здесь, в парке, явственно ощущались тяжесть и запах листвы, воздух небывалого лета.
Окна дворца были распахнуты настежь.
На балконах, в синих и белых залах стояли моряки, отраженные в зеркалах. Зеркала повторяли их смех, улыбки, загорелые лица.
Испуганные птицы проносились сквозь этот блеск, слепли, ударялись о струи фонтанов и в брызгах и шуме крыльев улетали в ночь, к заливу. Там отражалось в воде привычное небо, забытое на этот вечер людьми.