Северное сияние

Запись в дневнике 12 февраля 1988 года

Около полудня высадились на леднике Солнечном. Перелет вытряс из меня похмелье и оборвал те удушающие путы, какими цепляется за нас и не дает расправить крылья реальность, оставшаяся за стеклом иллюминатора. Небо ясное, как синий хрусталь. Такое небо и еще слепящий ореол вокруг холодного белого солнца [1] печатают на видовых открытках, дабы заманить туристов. Воспринимаю это как знак предопределенности нашего восхождения. Ветер порядка десяти узлов. Температура около нуля. Ледник раскинулся широко, как задница труженицы сексуального фронта Кейт, и от него исходит такой же холод, как от ее сердца.

При всем при том вчера Потаскуха Кейт на дорожку обслужила нас по высшему разряду. Можно сказать, даже скидку сделала. Групповой тариф.

Одному богу известно, что мы тут делаем, — разве что… Надо же где-то находиться и что-то делать. Зимнее восхождение на пик Безымянный ничем не хуже любого другого занятия и даже лучше многих.

Недельное приключение — как раз то, что время от времени требуется мужику, только без дешевой выпивки и распутных баб. От них стоит иногда воздерживаться — чтобы затем ценить с новой силой.

Случайная встреча с двумя земляками из Лунаси не только перевернула ход событий за игорным столом, но и подействовала на мое настроение в целом. Ничто меня так не достает, как поденная работа, но… Миром, как всегда, правит женщина.

Неожиданный выигрыш должен удовлетворить на время аппетиты моих девчонок, а пока я решил подарить себе несколько дней в мужской компании.

Противоборство со стихией, ежесекундный риск для жизни в обществе таких же чумовых, как я сам, — вот что мне нужно, чтобы почувствовать, что я еще жив. А то, что ты делаешь это не за деньги, не из чувства долга, не потому, что тебе проела плешь баба, а потому, что самому так захотелось, — это придает нашему мероприятию еще большую остроту.

Внизу становится чересчур многолюдно. Дороги пролегли там, где их отродясь не бывало, поселки выросли в местах, где прежде не ступала нога человека. Когда я только приехал, такого не было, да и вонючие федералы не совали всюду свой нос.

Разрешение на восхождение? Чтобы прогуляться в горах? Да пошли они со своими правилами и писаниной! Эти горы стояли здесь задолго до того, как какой-то чиновник в правительстве решил, что на них тоже можно делать бабки. И будут стоять еще долго после того, как он отправится жариться в ад.

И вот я здесь, в ничейном, свободном краю. Священная земля не может быть ничьей собственностью.

Если бы можно было жить высоко в горах, я бы раскинул палатку и остался тут навсегда. Но эта священная земля убьет быстрей и верней, чем мегера-жена, от нее пощады не жди.

Так что я уж лучше поболтаюсь тут недельку с друзьями-единомышленниками, заберусь на этот пик, парящий над городом, над рекой и озерами и неподвластный ограничениям, налагаемым федералами на землю, которая лишь посмеивается над их жалкими потугами ее приручить и усмирить.

Какие ограничения и правила ни устанавливай, Аляска принадлежит себе одной. Это последняя неприрученная женщина, да благословит ее господь. Я — благословляю.

Мы разбили базовый лагерь, и солнце уже скрылось за самыми высокими пиками, погрузив все вокруг в морозный мрак. Мы сбились в кучку в нашей палатке, как следует подкрепились, пустили по кругу косячок и теперь обсуждаем завтрашний день.

Завтра мы идем на вершину.

Прибытие в Лунаси. 28 декабря 2004 года

Втиснутый в дребезжащую консервную банку под названием «самолет», прыжками и скачками пробивающую себе дорогу навстречу ледяному ветру и скудному свету зимнего дня, лавирующую между покрытыми снегом горными склонами в направлении городишка под названием Лунаси, Игнейшус Бэрк пережил озарение.

Оказывается, он не настолько готов умереть, как думал.

Не самое лучшее озарение в момент, когда судьба висит на волоске, оказавшись в руках закутанного в ярко-желтую парку незнакомого человека с лицом, едва видным из-под потертой кожаной шляпы с полями, надвинутой поверх темно-красной вязаной шапочки.

В Анкоридже этот незнакомец произвел на него впечатление человека знающего и сердечно тряс Бэрку руку, после чего махнул в сторону консервной банки с пропеллерами.

Он велел Нейту называть его «просто Джерком». В этот момент закрались первые сомнения.

Каким надо быть идиотом, чтобы сесть в кабину к пилоту по имени Джерк [2] ?

Но в это время года до Лунаси иначе как на самолете не добраться. Единственный надежный способ. По крайней мере так сказала мэр Хопп, когда Нейт советовался с ней насчет предстоящей поездки.

Самолет здорово качнуло вправо, желудок Нейта повторил маневр, а сам он подумал: «Интересно, что у нее называется „надежным“?»

Он-то думал, что его больше не волнует собственная судьба. Какая, к черту, разница — жив ты или умер? В глобальном плане ровным счетом никакой. Сев в лайнер Балтимор — Вашингтон, он уже убедил себя, что в любом случае приближается к концу своего жизненного пути.

Психоаналитик, пользующий их управление, когда Нейт пришел к нему с депрессией, предостерегал от кардинальных решений, но была причина, по которой Нейт все же попросился на место начальника полиции Лунаси — название показалось уж больно подходящим. Ведь в Лунаси живут лунатики, так?

Последовавшее назначение он воспринял равнодушно.

Сейчас его одолевали приступы тошноты и пугало сознание неготовности к смерти, однако он был уверен, что дело тут не в смерти как таковой, а в способе ее принять. Ему просто не хотелось врезаться в гору в полной темноте.

Надо было остаться в Балтиморе, быть повежливей с психотерапевтом и с начальством — и, вполне вероятно, он бы и вернулся на службу.

Но нет, он швырнул жетон — не просто сжег мосты, а испепелил их. А сейчас, того и гляди, разобьется в лепешку в горах Аляски.