Северный крест. Миллер
Шрифт:
— Об этом я ничего не знаю.
— Официальных сообщений нет, но земля слухами полнится.
— План отступления на Мурманск готов?
— В общих чертах. Требуется проработка деталей.
Миллер нервно заходил по кабинету, потом остановился, сунул руки в карманы галифе и проговорил с угрожающими нотками в голосе:
— Взять бы этих земцев да засунуть в одно место. На гарнизонную гауптвахту, например. Там им надо выступать, а не на трибуне. А, Владимир Владимирович?
— Абсолютно с вами согласен.
— В конце концов,
— Как бы правительство не вздумало подать в отставку, Евгений Карлович.
— Я отговорю.
Марушевский озабоченно вздохнул.
Осени в тот год на севере почти не было, она сомкнулась с зимой. Листва на деревьях стремительно пожелтела и осыпалась в считанные дни; замешкавшиеся, ещё на что-то надеявшиеся птицы поспешно собрались в стаи и отбыли на юг.
В Архангельске сделалось тихо, пусто, постыло, голые ветки деревьев мозолили глаза, скреблись в окна, подбиваемые порывами ветра, стучали, заставляли обывателей просыпаться посреди ночи; ещё чаще будили их неурочные выстрелы — в городе стали пошаливать мазурики с гоп-стопниками, хорошо вооружённые, они беззастенчиво грабили прохожих, у дамочек отбирали шубки, муфты и сумки, у мужчин — кошельки и портмоне, а с пальцев сдирали дорогие золотые перстни.
Одного такого мазурика недалеко от причала застрелил лейтенант Лебедев — тот принял командира миноноски за штатского «шпака» и, хрипло раззявив наполовину беззубый рот, потребовал, чтобы «шпак» выгреб из карманов всё, что у него там имеется. Лебедев и выгреб. Гоп-стопник так с открытым ртом и остался лежать на тротуаре.
Миноноска требовала ремонта, и контр-адмирал Иванов, непосредственный начальник Лебедева, решил, что корабль будет зимовать в Архангельске, в ремонтном доке.
Решение было не самое лучшее. Лебедев, выслушав его в кабинете командующего морскими силами, спросил, ощущая, как у него начинает нервно дёргаться правая щека:
— А куда девать экипаж, ваше превосходительство? У меня же — специалисты, их отпускать с миноноски нельзя.
— И не нужно отпускать, — спокойно проговорил Иванов. — Вы всем экипажем вместе пойдёте на фронт. У нас не хватает солдат, окопы пустые, самая пора защищать Отечество не только в море, но и на суше. Проявите верность Родине и патриотизм, Игорь Сидорович, защитите Россию... Не то видите, что вещает с трибуны некий господин-товарищ Скоморохов. Знаете ж такого?
— Не имею чести...
— Обычное пустое место. Но требует много. Требует, чтобы мы сложили оружие и заключили мир с красными. Что с нами сделают красные, вы, лейтенант, конечно же представляете?
— Естественно.
— А вот господину-товарищу Скоморохову кажется, что его голова в этой мясорубке уцелеет, что он вопреки всему и вся построит в России новое общество. Мне, например, так не кажется. Итак, лейтенант, загоняйте миноноску в док, представителем своим, присматривающим за ремонтом, оставьте старшего офицера, сами же на пару-тройку месяцев — в окопы. Пока линия фронта не будет выровнена. Потом вернётесь в Архангельск.
Это было неожиданное решение. Складывалось впечатление, что адмиралу было уже на всё наплевать. Лебедев вытянулся, будто струна: всё было понятно.
— Разрешите идти?
— Идите, Игорь Сидорович!
Лебедев вышел из кабинета контр-адмирала, привычно щёлкнул кнопками перчаток. Только щёлканье это что-то не подбодрило его, не вселило надежду. Скорее — наоборот. Миновав два квартала, Лебедев увидел открытую дверь шалмана.
Заглянул в него. За стойкой восседал мордастый хозяин в наглухо застёгнутой красной рубахе.
— Есть что-нибудь особенно крепкое? — спросил Лебедев.
— Ром. Шестьдесят градусов выше ватерлинии.
— Налей стакан.
— Вонючий, как козья моча. И на вкус такой же... Так что предупреждаю, господин моряк.
— Налей, я же сказал.
Ром был превосходный. И вкус у него был превосходный, просто хозяин этого шалмана смыслил в крепких напитках не больше, чем курица в морской навигации. Был хозяин носаст, черноволос, пучеглаз. «Явно с Кавказа, из какого-нибудь абрекского аула — торговлю здесь разворачивает, — подумал Лебедев. — Изворотливый мужичок. Из тех изворотливых лиходеев, что не упустят возможности сесть нам на шею». Лебедев как в воду глядел: ныне, куда ни глянь, по всей России в шалманах, на рынках, в палатках, расставленных вдоль дорог, сидят одни абреки — потомки тех самых лиходеев, с которыми общался лейтенант.
Втянув носом воздух, лейтенант ощутил, как у него горькой сладостью обварило рот, взгляд прояснел, на языке появился вкус тропических фруктов. Хороший был напиток. Настоящий. Пиратский.
— А закусить, господин моряк? — спросил абрек, выпучил чёрные глаза. В следующий миг глаза его проворно завращались: — Могу предложить вам чурек со свежей треской...
— Расстегай, что ли, если по-русски?
— Он самый, только поострее будет.
— Кто же закусывает ром расстегаями, любезнейший? Нацеди-ка ещё стакан.
Абрек, с интересом поглядывая на офицера, налил ещё стакан рома. Лебедев выпил его залпом.
Вкус рома он чувствовал хорошо, и послевкусие, какое надо, было, а вот опьянение, которого Лебедев добивался, чтобы забыть разговор с контр-адмиралом Ивановым, не наступало: ром не брал его.
— Что за чёрт! — выругался Лебедев.
— Ещё рома? — Абрек, кажется приподнялся над самим собою, жёсткие волосы встопорщились на его голове.
— Нет! — поняв, что спиртное не возьмёт его, ответил лейтенант, расплатился, щёлкнул кнопками перчаток и вышел из шалмана.