Северный свет
Шрифт:
— Но, Алиса. — Он наклонился к ней и говорил спокойно и терпеливо, что лишь еще больше распаляло ее. — Ты же понимаешь, в каком я оказался положении.
— Еще бы не понимать! Вот уже сколько месяцев ты ведешь нас к гибели и разорению… отказался от великолепнейшего предложения, ведь мы могли бы навсегда выбраться из этой дыры и жить в свое удовольствие. Но нет, ты упрям и эгоистичен и поступил, конечно, как тебе вздумалось. Даже и сейчас ты упорствуешь: мало того, что ты, можно сказать, находишься при последнем издыхании и накануне банкротства.
— Да нет же, Алиса.
— Дом — это единственная ценность, которая у нас осталась. Но ты хочешь отобрать и его, чтобы спустить вместе со всем остальным.
Он глубоко, мучительно вздохнул.
— Тебе, конечно, тяжело, Алиса. Но прошу, постарайся понять меня. Разве человек может допустить, чтобы его запугали и заставили отказаться от того, что ему по праву принадлежит? Я не в силах с этим смириться. И никогда не смирюсь. Даже если потерплю поражение, хотя я все еще верю, что этого не произойдет. Я должен держаться до конца.
— Ну, конечно, до конца! — Голос ее дрожал. — А что будет с Дороти и со мной?
Он посмотрел в сторону и ничего не ответил. Потом сказал совсем другим тоном, словно размышляя вслух:
— Даже если случится самое худшее, я всегда сумею обеспечить вас. — И, помолчав немного, добавил: — Я думал, что моя жена посмотрит на это иначе.
— Твоя жена! Да ты только тогда и вспоминаешь, что я твоя жена, когда тебе что-нибудь от меня нужно. Я весь вечер просидела здесь одна, пока ты любезничал с этим ничтожеством в Слидоне.
Он медленно распрямился, точно не вполне понимая, о чем она говорит, потом вдруг резко поднял голову.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Не притворяйся, будто не понимаешь. Я видела, как она строит тебе глазки, как пожимает тебе руку, когда ты ей что-нибудь даришь, да и вообще, как она вьется вокруг тебя, точно ты самый замечательный человек на свете.
На лице его появилось испуганное выражение, но он быстро сказал:
— Все это глупости, Алиса. И потом — почему бы ей не любить меня… так же как и мне — ее? Она ведь жена нашего сына.
— Значит, ты этого не отрицаешь?
— И не хочу отрицать. Кора мне очень нравится.
— Иными словами, ты любишь ее.
— Да, если тебе так больше нравится. В конце концов она же член нашей семьи.
— Нечего сказать, оправдание! — Алиса с трудом дышала, но остановиться уже не могла. — Ребенок и тот бы все это заметил. Неужели ты не понимаешь, что обманываешь самого себя… что ты с каждым днем все больше и больше запутываешься?
Он с мольбой посмотрел на нее.
— Не будем ссориться, Алиса. У нас и без того хватает забот.
— По-твоему, значит, я ссорюсь, когда отстаиваю свое место в семье и пытаюсь спасти тебя от тебя самого. Я знаю, какими бывают мужчины в твоем возрасте…
— Да как ты можешь говорить такое? — Он весь вспыхнул. — После того как у нас появились дети, ты сама потребовала отдельную комнату, а я всего себя отдал работе… да я никогда ни на одну женщину даже
— Только не для Коры. — Алису начало трясти, она говорила все быстрее и быстрее: — Можешь утверждать, что я отношусь к ней предвзято, что никогда ее не любила, но в ней есть что-то такое… она простая женщина, но я не уверена, что она порядочная женщина. Слишком много в ней чувственности… уж можешь мне поверить: ты же знаешь, что я этого терпеть не могу. Да она любого мужчину опутает, если захочет. И, по-моему, она бы с радостью променяла Дэвида на тебя. Да и ты, не сомневаюсь, в глубине души предпочитаешь ее мне.
Пораженный, Генри раскрыл было рот, но сдержался. Алиса даже испугалась, увидев, как больно она его ранила. Он весь побелел, точно она сказала нечто такое, о чем он ни разу прежде не думал, но что теперь никогда уже не выйдет у него из головы. Алиса вдруг почувствовала, что больше не выдержит. Ей захотелось кричать, она понимала, что сейчас на нее «найдет», и хотела только одного — чтобы это поскорее случилось. Веки у нее задергались, щека задрожала от тика. Она почувствовала, что вся леденеет, и не успела подняться с кресла, как каблуки ее забили дробь по полу.
Генри поспешно пересек комнату и нагнулся над женой.
— Не надо, Алиса, пожалуйста… только не так громко… ты разбудишь Дороти.
— О-о… Генри… Генри…
— Успокойся, Алиса… ты же знаешь, как эти припадки плохо отражаются на тебе.
При виде его бледного встревоженного лица, низко склонившегося над ней, Алиса со свойственной истеричкам переменчивостью ударилась в другую крайность и обвила его шею руками.
— Ну и пусть. Так мне и надо. Я ревнивая, глупая женщина… но я должна была… должна была выговориться… Прости меня, Генри. Я сделаю для тебя все, что ты захочешь… буду работать, буду голодать ради тебя… пройду сквозь огонь и воду… все сделаю. Ты же знаешь, каких мук стоило мне появление на свет наших детей. Ты знаешь, как я страдала, Генри, я ведь такая маленькая. Доктор Бард может рассказать тебе. Как это говорится?.. Я была уже под сенью смерти. И все ради тебя, Генри. С тех пор как я увидела тебя в аудитории профессора Скотта, я поняла, что ты мой избранник. Помнишь «Уголок», Генри, и пшеничные лепешки, и площадку для гольфа в Галлейне? Я подпишу эту бумагу. Я так хочу. Хочу. Дай мне ее сейчас же… и перо… скорее… скорей.
— Утром, Алиса. Сейчас… сейчас ты слишком устала.
Волосы у нее растрепались, и казалось, вот-вот начнется новый приступ, но, к счастью, в эту минуту вернулась Ханна и, не теряя времени, даже не сняв пальто, прошла прямо в комнату. С присущими ей предусмотрительностью и спокойной находчивостью она тотчас принесла нюхательную соль и ароматический уксус, затем молча, без всякой суеты помогла Генри успокоить Алису.
— Ну, вот все и в порядке, миссис Пейдж, — сказала она наконец. — Полежите немножко здесь, а потом подниметесь к себе в спальню.