Северный ветер
Шрифт:
Теперь уже совсем близко. Видно, как у офицера на груди болтается на шнурке пенсне. Кобура револьвера расстегнута, красные, замерзшие руки судорожно натягивают поводья. У одного из солдат лицо все в копоти, а у другого рука забинтована до локтя.
Кучер сворачивает в сторону, понимая, что драгуны дороги не уступят. Лица у них мрачные и злые. На проезжих смотрят подозрительно. Сидящие в повозке чувствуют на себе недобрые взгляды. И у них такое ощущение, будто вот-вот случится что-то страшное.
Щуплый офицерик, совсем юнец, нервно натягивает повод. Конь упрямится, не хочет остановиться. Почти одновременно кучер придерживает своих лошадей. Передние
Конь офицера никак не успокоится. А сам он, пока рука перебирает поводья, пристально, одного за другим, разглядывает седоков в экипаже. В его близоруких, водянистых и усталых глазах тоска и презрение. Из трех мужчин только Мартынь спокойно выдерживает этот взгляд, и у него самого в глазах вспыхивают искры. Но офицер между тем уставился на Марию. В ее озябшем, беспомощном лице ребенка есть что-то такое, от чего в глазах офицера гаснет злоба, выражение лица смягчается, на губах появляется подобие улыбки, а рука тянется к козырьку.
Всадники отъехали. Лошади трогают сами. Кучер облегченно вздохнул, обернулся и невольно сжал кулаки.
— Проклятые! Все рыщут по дорогам. И наши тоже хороши. Ни одного не надо было упускать. Охранники баронские. Кровожадные псы!
— Что ты мелешь, Звигзне! — сердито одергивает его Мария.
— И не говорите, барышня! — Он еще никак не может привыкнуть, что Мария вот уже больше года не барышня. — Если б вы в последнее время жили в деревне, вы так не говорили бы. Бароны разъезжают с винтовками, даже у баронских дочек за поясами револьверы. А эти их охраняют… Каждую ночь волокут кого-нибудь в дом к приставу. Крики и стоны за версту слышны. А эти охраняют…
— И сейчас все продолжается?
— Сейчас уже нет. — Звигзне зажимает кнутовище меж колен и снимает рукавицы. — В прошлую пятницу все охранники собрались в имении. В окрестностях бароны заметили чужих и ждали нападения, боялись, что замок подпалят, — слух такой прошел. Но те убрались, как только загорелся дом пристава. Самого его пристрелили — дня два, как бревно, провалялся он на пригорке, пока не приехали и труп его не забрали. А еще двух сыщиков и двух урядников в Видземе увезли — уж наверно и они не будут больше поганить землю.
Мария тяжко вздыхает.
— О звери, звери! Одни не лучше других… Ужас!
— У вас там имение уцелело? — спрашивает Мартынь.
— Где там… Я уже барышне рассказывал. В воскресенье вечером спалили. Сказывают, собралось со всех концов тысячи три народу. С винтовками, с револьверами, настоящее войско. Палили до самой полуночи. Сам я не видел, а говорят, что и бомбы у них были и одна пушка. Бароны да десяток драгун отстреливались до последнего. Только когда уже крыша задымилась, пустились наутек. К Даугаве улизнули. Никто и не заметил. До пяти утра по всей волости виднелось зарево. Я в то время домой возвращался: посылали меня в озолское имение с письмом. Так и не передал: дружинники по дороге отобрали. Они теперь во всех корчмах, на всех перекрестках выставили свои посты.
— А дом наш уцелел, — рассказывает Мария Мартыню. — Папы во время поджогов дома не было.
— Управляющий хитрый. — Звигзне смеется. — Все время на Карлинской мызе отсиживается. Двенадцать лошадей, — езжай, кто хочет! Хлеба, мяса дает каждому, кто ни попросит. В дзильнской корчме уже вторую неделю дружинников кормит. Набежали бог знает кто. Почему с винтовкой не послоняться, раз кормят даром. Хлеб господский — ешь сколько влезет… — Он весело подмигивает Яну. — Управляющий молодец! О нем никто худого слова не скажет.
— Но что скажут бароны? — задумчиво произносит Мартынь.
Звигзне отмахивается.
— Что они могут сказать? С ними покончено. Имение сожгли. Озолское тоже… и в Рембате, Лиелварде, Кокнесе, Одзиене… Наконец-то разрушены осиные гнезда. [5] Довольно мучили, издевались там над народом. Вот у нашего, скажем, в зимнюю пору люди часами топтались, мерзли у входа, подождать негде было.
— А все-таки все эти поджоги — бессмыслица, — рассуждает Ян. — Но слишком уж много накопилось у крестьян ненависти. Она, словно взломавшая лед весенняя вода, хлынула безудержным потоком.
5
Имение сожгли. Озолское тоже… и в Рембате, Лиелварде, Кокнесе, Одзиене… Наконец-то разрушены осиные гнезда. — Поджоги имений приняли в Латвии широкие размеры. Граф Витте в своих воспоминаниях писал, что нигде в России «иллюминация» помещичьей собственности не приняла таких размеров, как в Прибалтийском крае. Из 1095 баронских имений Лифляндской и Курляндской губерний в 1905–1906 годах было разгромлено и сожжено 459. Поджоги баронских имений производились организованно, с ведома и разрешения крестьянских распорядительных: комитетов.
— Потоком, вот именно! — восклицает Звигзне. — Сметает все на пути. До поры до времени народ терпит. Но уж ежели он поднялся — кончено. Лучше не становись ему поперек дороги. Не то выйдет, как у нашего мельника позапрошлой весной… Плотина у него маленькая, а речка-то летом совсем пересыхает. Копил, копил он воду, думал на весь год напасти. Да ночью, на третий день пасхи, как лучинку сломало и шлюз и плотину. Щепки не осталось. Луг занесло камнями, песком и илом. Как поток! — Звигзне рад такому удачному сравнению. Он снова поворачивается к Яну. — На вас, господин учитель, тоже имеют зуб. Вы будто бы нипочем не соглашались детей по-новому учить.
— Чепуха, Звигзне! — Ян говорит самоуверенно и развязно. — Не могу же я позволить каждому мальчишке понукать и командовать мною. Другое дело, если всеми решено. Как все, так и я. Кому неизвестно, что я стоял ближе к освободительному движению, чем любой из этих юнцов. Не вижу, однако, никакого смысла в одиночку лбом стену прошибать.
— Я не знаю. У меня детей в школе нет. — Звигзне рукавицей вытирает бороду. — Я только передаю, что слышал. На последней неделе вы будто инспектора впустили в класс. И пастор, говорят, у вас ночевал, когда удрал от толпы, которая несла красное знамя.
Яна бесит это.
— Чепуха, говорю я вам. Бабьи сплетни и больше ничего. В класс впустил… Что ж, я должен был схватить его за шиворот и выставить вон? Кто смеет требовать от меня?.. И про пастора ложь. Он не просил у меня ночлега и не ночевал.
Словно ожидая подтверждения своих слов, Ян сердито смотрит на жену.
Мария в растерянности прижимает муфту ко рту.
— Разве это преступление, если человеку дают приют…
— Преступление, преступление… — передразнивает Ян. — Я ни в чем не провинился, и нет мне никакого дела до пасторов и инспекторов. Будет решение — я буду его придерживаться. Но пусть и не пытаются всякие там мальчишки командовать мною. Я этого не потерплю!..