Северный ветер
Шрифт:
Они выезжают на рассвете. [3]
Сытых лошадей Мейера трудно сдержать, заставить идти шагом. Кучер, откинувшись, натягивает вожжи, намотав их на руки. Его, деревенского жителя, раздражает, что подковы так громко стучат, привлекая внимание случайных прохожих. Вообще в городе он чувствует себя неуверенно. Чего только не наслышишься в деревне про город: там всего можно ждать. Вот ведь — останавливаются, пялят глаза и невесть что думают. Может быть, принимают за подозрительных беглецов… Кучер исподлобья оглядывает каждого встречного
3
Они выезжают на рассвете. — Братья Робежниеки едут на лошадях, так как поезда из Риги в то время дальше Рембате не ходили вследствие напряженного положения в районе Лиелварде — Скривери.
Даже слабый стук копыт на пустынной улице кажется особенно громким. Ни одной подводы, ни одного извозчика. Не видать ни конки, ни рассыльных с тележками, никого. Шершавый, заиндевелый провод протянут сверху поперек улицы; воробьи чирикают на нем. Прохожих совсем мало. Они жмутся к тротуарам, лишь изредка кто-нибудь перебежит дорогу.
За высоким дощатым забором высятся огромные фабричные корпуса, закопченные здания с четырьмя рядами окон. Но теперь там уже не видать того неустанного движения голов, рук и тел, которое прежде не затихало с шести утра до шести вечера. Потухшая труба одиноко торчит, будто поднятый к небу закоченевший палец; на самой верхушке ее развевается на ветру красное знамя. Из котельной не вырываются белые клубы пара; единственное окно на самом верху четырехугольной дощатой вышки запотело и затуманилось, будто заплаканный глаз. Дальше стоят параллельно друг другу три массивных здания с большими, почти во всю стену окнами, сквозь которые виднеются железные балки, черные, смазанные маслом, неподвижные стальные оси, катушки и застывшие гладкие ремни. Из конца в конец тянется просторный пустой коридор. Первый луч солнца, перебравшись через крышу соседнего деревянного флигелька, скользит по полу и, задев брошенный кем-то молоток, вспыхивает яркой искоркой. Всюду пусто и до жути тихо, как бывает в первый день праздника. Уже третью неделю фабрика стоит.
Железная дорога. Переезд с обеих сторон открыт. На той стороне трое мальчишек затеяли на рельсах игру. Сторожка на замке, ступеньки запорошены снегом. На подоконнике грустно поникла неполитая фуксия. Рядом с ней лежит, свернувшись на солнышке, кошка и равнодушно щурится на проезжающих. В нескольких шагах от переезда брошенный, занесенный снегом паровоз с открытым, пустым товарным вагоном. Лошади пугаются и шарахаются в сторону. Раздраженный кучер так натягивает вожжи, что лошади подымаются на дыбы и слышно, как звякают удила.
Палатки на рыночной площади забиты досками. Неподалеку церковь с зеленой башенкой. Там виднеется колокол. Сегодня воскресенье. Но ясно, что как на прошлой неделе сюда никто не приходил, так и сегодня не придет… Все больше и больше людей идут туда, куда они шли и вчера и позавчера…
Мощенная брусчаткой улица остается позади. Колеса с грохотом катятся по неровному булыжнику предместья. Не нужно больше сдерживать лошадей. Почувствовав волю, они бегут рысью, но вскоре сбавляют прыть. Стертые подковы скользят по липкой грязи и подмерзшим кочкам. Повозка подпрыгивает и грохочет.
Яну и Марии удобно на пружинном сиденье. Мартынь примостился на передке, напротив них. Он то и дело сползает вперед, но успевает вовремя удержаться на месте, чтобы не задеть невестку. Он в легком пальто и шляпе. Резкий ветер румянит его смуглое лицо и щиплет пальцы. Но он весел и разговорчив. От этого и остальным легче на душе.
— Когда же последний раз я был на лоне природы? — тщетно старается припомнить Мартынь и, покачав головой, усмехается. — А ведь на самом деле недурно. Особенно в такую погоду, когда от ветерка приятно горят щеки. Не правда ли, невестушка?
Мария все время старается
— Холодно, — недовольно говорит она. И еще больше отворачивается в сторону. От ветра или от Мартыня? Как знать… — Так далеко ехать в такую стужу просто мучение… — Она вздрагивает. — Зачем им понадобилось останавливать железные дороги? Только мучают людей. Какой в этом смысл?..
Ян незаметно толкает ее в бок. Мартынь смеется.
— О, и в поездах всякое бывает! Со мной такое однажды приключилось — в январе. Мороз был пуще теперешнего. Ехал я на буферах от Рамоцки [4] до Валмиеры.
— На буферах? — Мария поворачивает к нему голову. — Разве это мыслимо? Неужели в вагонах совсем не было мест?
— Место нашлось бы, да мне нельзя было. В вагоне на полке я кое-что вез. И мне показалось, что в Цесисе сели два субъекта, которых интересовал мой багаж.
4
Рамоцки (ныне Иерики) — железнодорожная станция между Сигулдой и Цесисом.
— Как же так? — удивляется Мария. — Тогда тем более вы сами должны были следить.
— Разумеется. Но дело в том, что я страшный трус. Мне почудилось, что я сам нужен им, пожалуй, больше, чем мои вещи.
Мария в недоумении смотрит на Яна.
— Прокламации? — спрашивает Ян.
— К счастью, они просчитались, — продолжает Мартынь. — Билет у меня был до Стренчей, а сошел я в Валмиере. Вещи мои вынес крестьянин вместе со своими пустыми ведрами из-под масла. Потом мне рассказывали, что в Стренчах поймали какого-то управляющего имением, который был чем-то похож на меня. Он вез контрабандные папиросы, без бандероли.
Братья смеются. Мария недоумевает, что тут смешного. Полиции она боится и по доброте сердечной никому не желает попасться ей в лапы.
— А что ему было за эти папиросы?
Мартынь с усмешкой кивает Яну.
— Я думал, она спросит о том, как я вывернулся с прокламациями. Но управляющий с его папиросами ее больше интересует. Понятное дело, свои всегда ближе…
Ян кривится. Не впервые жена компрометирует его перед социалистами. У нее нет ни малейшего понятия ни о социал-демократах, ни о революции. Иная деревенская баба больше смыслит в политике. И снова Ян по привычке предается размышлениям о том, как прекрасно было бы, женись он на образованной социалистке. И что бы он тогда только не делал…
Тут для его фантазии широкий простор, и он охотно предается мечтам. Настолько забывается, что не слышит, как Мартынь шутит с Марией, не видит, что та понемногу делается смелее и болтливей. Не замечает он ни запорошенных снегом полей, ни по-своему привлекательной равнины с песчаными буграми и порослями можжевельника.
Мартынь опускает тяжелую руку ему на колено, и только тогда Ян приходит в себя.
Кучер, обернувшись, взволнованно говорит что-то и кнутовищем показывает вперед.
Приблизительно за версту от них с пригорка, сквозь поросль можжевельника, навстречу им движутся всадники. Драгуны — это видно издали по фуражкам. С пригорка спускаются шагом, а внизу переходят на рысь. Еще минута, и всадники уже настолько приблизились, что можно различить едущего впереди офицера, а за ним двадцать шесть солдат. У четверых в поводу по одной оседланной запасной лошади. Сердце Яна забилось учащенно. Никогда никому он не признавался в том, что боится полиции и солдат так же, как его жена. Искоса взглянув на Мартыня, видит, что тот сидит совсем спокойно и только чуть подрагивающие складки вокруг сжатых губ выдают внутреннее волнение.