Севильский слепец
Шрифт:
— Расскажите, — выдавил из себя Хименес.
— Во-первых, она уверена, что ее компанейский муж-ресторатор, обожавший скалиться в объектив, пребывал в глубоком отчаянии.
— Выходит, оно его все-таки настигло, — заметил Хименес без всякого злорадства. — Хотя он, возможно, не сознавал, что это за оно.
— Второе — это некий пункт его завещания. Он оставил порядочную сумму своему любимому благотворительному обществу «Nuevo Futuro» на программу «Дети улиц».
Хименес покачал головой, но печально или отрицательно —
— Вам когда-нибудь приходило в голову, — не удержался Фалькон, — что Артуро может быть еще жив? Сейчас ему было бы сорок два года.
— Порой приходило, — ответил он. — Но мне стало лучше после того, как я поставил на этом точку.
10
Пятница, 13 апреля 2001 года, поезд «AVE»
Мадрид—Севилья.
Даже этот поздний поезд «AVE», прибывавший в Севилью уже после полуночи, был полон. Пока поезд мчался сквозь кастильскую ночь, Фалькон смахнул с колен крошки bocadillo de chorizo и посмотрел в окно сквозь прозрачное отражение пассажирки, сидевшей напротив. Мысли медленно кружились у него в мозгу, утомленном, но не находящем себе покоя после вторжений в частную жизнь семьи Хименес.
Он ушел от Хосе Мануэля Хименеса в три часа дня, поинтересовавшись, не будет ли тот возражать против его визита к Марте в «Сан-Хуан-де-Диос» в Сьемпосуэлосе, в сорока километрах к югу от Мадрида. Адвокат предупредил его, что эта встреча вряд ли будет продуктивной, однако согласился позвонить в лечебницу и договориться о посещении. Хименес оказался прав, но всего и он не предвидел. Марта упала.
Фалькон нашел женщину в операционной, где ей накладывали на бровь швы. Ее мертвенная бледность вряд ли являлась следствием травмы. У нее были черные с проседью волосы, собранные в пучок. Темные ореолы вокруг глубоко посаженных глаз заходили на скулы большими фиолетовыми полукружьями. Конечно, это могли быть синяки от ушиба, но они производили впечатление чего-то постоянного.
Санитар-марокканец сидел рядом с Мартой, держа ее за руку и что-то нашептывая на смеси испанского с арабским, в то время как молоденькая женщина-врач зашивала бровь, которая обильно кровоточила, пачкая больничную простыню. Пока длилась эта процедура, Марта сжимала в руке нечто, висевшее у нее на шее на золотой цепочке. Фалькон предположил, что это крестик, но когда она в какой-то момент разжала руку, он увидел золотой медальон и маленький ключик.
Марта сидела в кресле-каталке. Фалькон шел рядом с санитаром, катившим кресло обратно в палату, где помещались еще пять женщин. Четыре молчали, а пятая непрерывно что-то бормотала, как будто молясь, а на самом деле извергая поток непристойностей. Марокканец поставил на место каталку с Мартой, подошел к ругавшейся женщине, взял ее за руку и погладил по спине. Та затихла.
— Она всегда начинает волноваться при виде крови, — объяснил он.
Марокканца звали Ахмед. Он закончил псих-фак Касабланкского университета. Его добродушие и открытость куда-то вдруг подевались, стоило Фалькону показать ему свое полицейское удостоверение.
— Но что вы делаете здесь! — спросил Ахмед. — Эти люди не выходят отсюда. Они едва способны на простейшие действия. Для них мир за воротами все равно что другая планета.
Фалькон посмотрел на поседевшие волосы Марты, на белую нашлепку на ее брови, и его вдруг захлестнула печаль. Перед ним была реальная жертва истории Хименеса.
— Она хоть немножко нас понимает? — спросил он.
— Трудно сказать, — ответил марокканец. — Если бы мы говорили о кошках, она, возможно, отреагировала бы.
— А если бы об Артуро?
На лице Ахмеда появилось выражение вежливой настороженности, которое Фалькон подметил в свое время у иммигрантов при полицейском допросе. Вежливость была нужна для того, чтобы не раздражать полицейского, а настороженность — чтобы противостоять назойливым вопросам. Может, это и сходило в марокканской полиции, но разозлило Фалькона.
— Ее отец убит, — тихо сказал он.
Марта натужно кашлянула, потом еще раз, а потом ее вывернуло прямо на колени, так что рвотная масса потекла на пол.
— Это шок от падения, — объяснил Ахмед и удалился.
Фалькон присел на кровать. Его лицо оказалось на одном уровне с лицом Марты. Волоски на ее подбородке были испачканы. Она часто и тяжело дышала и не смотрела на него. Ее рука по-прежнему сжимала медальон. Вернулся Ахмед, везя на тележке свежую одежду и все необходимое для уборки. Он отгородил Марту ширмой. Фалькон уселся в другом конце комнаты и стал ждать. Под ее кроватью стоял маленький металлический сундучок, запертый на висячий замок.
Ширма была отставлена, и взорам представилась чистая переодетая Марта. Фалькон пошел за Ахмедом, который толкал перед собой тележку.
— Вы никогда не говорили с ней об Артуро?
— Это не в моей компетенции. Я имею диплом, но он действителен лишь в моей стране. А здесь я — санитар. Только доктор разговаривает с ней об Артуро.
— Вы присутствовали при таком разговоре?
— Я не участвую в обходе, но бывает, что нахожусь в комнате.
— Как Марта реагирует на это имя?
Ахмед на автомате занимался уборкой.
— Она приходит в смятение. Подносит пальцы ко рту и издает отчаянные звуки, вроде как о чем-то умоляет.
— Она произносит что-нибудь членораздельное?
— Нет, ничего.
— Но вы же проводите с ней больше времени, может быть, вы понимаете ее лучше, чем врач.
— Она говорит: «Это не я. Я не виновата».
— Вам известно, кто такой Артуро?
— Я не видел ее историю болезни, и никто не счел нужным посвятить меня в это.
— Кто ее лечащий врач?
— Доктор Асусена Куэвас. Она в отпуске до следующей недели.