Сезанн
Шрифт:
Да и Эмилю Золя было не лучше. В Париже, где он никого не знал, вдали от Сезанна, Байля, яркого южного солнца и родных мест ему было невыносимо тяжело. Он пошел в новый лицей — Сен-Луи — и всё началось сначала. Сколько же ему пришлось натерпеться, пока окружающие не привыкли к дефекту его речи и к его неординарности! Плюс ко всему он опять был чужаком: одноклассники-парижане дразнили его «марсельцем». Кроме того, он получал государственную стипендию, этот Горгонзола [32] , следовательно, был бедняком — это давало лишний повод для насмешек и презрения. При этом звёзд с неба он не хватал, поскольку в свои 18 лет ещё не добрался до выпускного класса средней школы. Он тоже потерял интерес к учёбе, превратился в настоящего лентяя. Лишь литература занимала его. Он писал стихи, театральную пьесу и письма друзьям, чьи ответы казались ему излишне лаконичными. Да, к прошлому возврата не будет, это уж точно. Надежды семейства Золя на то, что с переездом их жизнь переменится к лучшему, себя не оправдали, поскольку на подошвах своих башмаков они притащили из Экса в Париж и свою нищету: поселились они в крошечной, скудно обставленной квартирке на улице Месье-ле-Пренс. Эмиль с нетерпением ждал каникул. Он вернётся в Экс, увидится с друзьями. Но как же далеко ещё было до лета!
32
Горгонзола —
Сезанн не блистал в коллеже, но получил вторую премию по рисованию у папаши Жибера. Когда Золя приехал наконец в Экс на каникулы, жизнь вроде бы вошла в прежнюю колею, но в воздухе словно витала тревога. Друзья веселились, читали и писали стихи, баловались вином и табаком и делали вид, что вновь ощущают вкус утраченного времени, хотя сердца их порой замирали от грустных предчувствий. В октябре Золя возвратился в Париж, Байль отбыл в Марсель готовиться к поступлению в Высшую политехническую школу, а Сезанн в ноябре 1858 года сдал-таки экзамен на степень бакалавра. И тут его ждало жуткое разочарование: отец требовал, чтобы Поль записался на юридический факультет. Старый лис желал, чтобы его сын сделал достойную карьеру банкира или юриста; он надеялся, что тогда перед его отпрыском откроются двери самых престижных салонов местной буржуазии, от коих самому ему всегда было отказано:
Я Права скользкий путь избрал — верней сказать, Не я избрал, меня принудили избрать. Проклятый кодекс прав, двусмысленный, неясный, Три года отнял он и сделал жизнь ужасной [33] [34] .Это отвращение было непритворным. Право наводило на Сезанна скуку, истинной же его страстью стало рисование, стала живопись. Естественно, признаться в этом отцу он никак не мог, поскольку в ответ услышал бы лишь очередное саркастическое замечание. «Талант губит, кормят деньги». А что если открыться матери? Элизабет была женщиной нежной, мечтательной, даже, можно сказать, фантазёркой. Страсть сына к живописи не казалась ей предосудительной. Но страсть и выбор профессии отнюдь не одно и то же. «Что ж, хотите, чтобы я стал юристом? Пожалуйста!» В конце концов, отличный способ добиться того, чтобы тебя оставили в покое, — сделать вид, что подчиняешься. Но у Сезанна был план, который постепенно обретал всё более чёткие очертания. Его ненависть к юриспруденции была столь сильна, что ради избавления от неё все средства были хороши.
33
Ibid. Письмо Поля Сезанна Эмилю Золя от 7 декабря 1858 года.
34
Здесь и далее стихи в переводе В. Левика.
Сезанн не знал, что, пока он мучился сомнениями и пребывал в меланхолии, в Париже разыгралась настоящая драма. Эмиль был серьёзно болен. По возвращении из Экса он свалился в беспамятстве. Полтора месяца его не отпускала лихорадка. Он чувствовал стеснение в груди и видел впереди лишь чёрный тоннель… Он метался в беспросветной тьме ночи и вынырнул из неё опустошённым, разучившимся говорить, с расшатанными зубами. Бедняга Золя!
Сезанн вяло познавал премудрости юриспруденции, но при этом прилежно посещал занятия в школе рисования. В его голове зрела мысль: бежать, бежать во что бы то ни стало. Поль обратился к Золя с просьбой навести справки об условиях поступления в парижскую Академию изящных искусств. Муниципальная школа рисования Экса была своеобразным мирком, в котором, как в котле, кипели юношеские амбиции. Нума Кост, Трюфем, Солари, Вильвьей образовали кружок подающих надежды художников, в общении друг с другом они находили стимулы для творчества, соревнования, иллюзий. Поль подружился там с неким Жаном Батистом Шайаном, крестьянским парнем могучего телосложения с бычьей шеей и красной физиономией, поражавшим всех своей наивностью. Сезанн потешался над его простодушием: Шайан полагал, что в учёбе нет никакого смысла, нужно просто дать волю своему природному таланту. Неужто им не по плечу то, что смогли сделать Рембрандт и Ван Дейк [35] ? Но Сезанну одного природного таланта было мало. Ему требовался учитель, требовались основы, ориентиры. Конечно, папаша Жибер отнюдь не гений, его теории давно устарели, но у него Поль узнал, по крайней мере, некоторые базовые принципы, к которым относился со своеобразной смесью почтения и презрения. Всё неведомое пугало его. «Страшная штука жизнь!» И кто бы мог подумать, что этому робкому, неуверенному в себе юноше предстоит совершить переворот в живописи? Пока же он пытался работать с живой моделью. В школе рисования — дань «академической» программе — начинающие художники рисовали обнажённого натурщика, получавшего по одному франку за сеанс. Первые опыты Поля на этом поприще были не слишком удачными. Его манере недоставало изящества. Из-под его руки выходили грубые, безжизненные формы, изобличавшие в их авторе человека, ещё не познавшего любви, хотя друзьям его нравилось о ней поговорить, причём Байль проповедовал «реализм в любви», а Золя — «идеализм» и возвышенность чувств, видя в этом единственное спасение от окружавшей их серой действительности.
35
Харменс ван Рейн Рембрандт (1606–1669) — нидерландский художник, рисовальщик и гравёр, крупнейший представитель «золотого века» голландской живописи.
Антонис ван Дейк (1599–1641) — фламандский живописец и график, мастер придворного портрета и религиозных сюжетов в стиле барокко.
Это был очень красивый дом, «бастида» [36] , как говорят в Провансе, бывшая загородная резиденция губернатора этой провинции маркиза де Виллара. Жаде Буффан, пристанище ветров. Построенное в XVIII веке здание с солидным фасадом, высокими окнами и черепичной крышей пряталось в зелени парка, в самом конце каштановой аллеи, деревья которой отражались в зеркальной глади пруда. В наши дни поместье Жа де Буффан оказалось зажатым между шоссе и широким уродливым проспектом с бесконечной вереницей гаражей, автосалонов и растущих как грибы зданий, по которому можно добраться в западную часть Экс-ан-Прованса. Но тогда, в 1859 году, когда Луи Огюст Сезанн сделал себе такой подарок, вокруг этого
36
Бастидами в Средние века называли небольшие укреплённые селения на юге Франции, окружённые валом с башнями для защиты от нападений, а также деревянные осадные башни и сторожевые башни на городских стенах (на севере страны использовалось название «бастилия»). (Прим. ред.)
Поль поначалу не выказывал никакого интереса к приобретению отца — кусок земли он и есть кусок земли, — но потом сообразил, какую пользу для себя может из этого извлечь: усадьба была прекрасным местом для уединения и работы. Поль даже добьётся у отца разрешения расписать стены одной из комнат сюжетами на тему четырёх времён года, на манер Пуссена [37] . Пока же он пребывал во власти своих любовных переживаний. Жюстина не обращала на него никакого внимания. Сезанн делится своими разочарованиями с Золя: некий молодой щёголь по имени Сеймар перебежал ему дорогу. «После того раза я почти каждый день видел её, и частенько за ней по пятам следовал Сеймар… Ах, каким мечтам я предавался, самым что ни на есть безумным! Но ты видишь, как всё теперь складывается: я втайне надеялся, что тоже ей нравлюсь и мы вместе отправимся в Париж, где я стану художником, а она моей подругой. Я мечтал о том, как мы будем счастливы, мечтал, как буду писать свои картины в мастерской на пятом этаже, мечтал о том, что ты и я будем вместе. Вот мы посмеялись бы!» Мечты развеялись, осталось лишь «вялое, ни на что не годное тело» [38] .
37
Никола Пуссен (1594–1665) — французский живописец и рисовальщик.
38
Ibid. Письмо Поля Сезанна Эмилю Золя от 20 июня 1859 года.
Сезанн опять был в тоске. Эта вертихвостка унизила его, он чувствовал себя рогоносцем. И не в последний раз. В тот год ему ничего больше не оставалось, как дожидаться приезда Золя, которому вначале предстояло сдать экзамен на степень бакалавра. Письменное испытание Золя выдержал, у него второй результат в классе, а вот с устным — полная катастрофа! Да, Эмиль не оратор, с этим не поспоришь. Он что-то невнятно бормотал, как всегда вместо «с» и «з» произносил «т», не знал даты смерти Карла Великого — вопиющее невежество, а о Лафонтене [39] судил слишком вольно. Провал. Ну и ладно! Он попробует пересдать экзамен в ноябре. (Вторая попытка окажется ещё менее удачной, поскольку на сей раз Золя провалит и письменное испытание. Что ж, факт остаётся фактом: один из величайших французских романистов XIX века так никогда и не стал бакалавром.)
39
Жан де Лафонтен (1621–1695) — знаменитый французский баснописец.
Летние каникулы 1859 года двое друзей провели вместе, но Байля с ними уже не было — у того появились другие интересы. Золя описывает его как «здоровенного парня с пухлым лицом». Он решил поступать в Высшую политехническую школу; что ж, тем хуже для него. Это лето станет летом великих решений. Золя привёз из Парижа массу интересных историй. Если собираешься стать художником, надо непременно ехать в Париж. Папаша Жибер — полный осёл. А в Париже Лувр: Рубенс, Пуссен, Рембрандт — все они там. В Париже настоящие учителя, в Париже люди, которые знают, что такое живопись. А ещё в Париже Салон — эта Икария, эта Итака художников [40] . Золя настойчиво твердит: «Тетанн обятательно должен ехать в Париж, это его единтвенный шант преутпеть». Эмиль думал не только о друге, но и о себе тоже: если Поль будет рядом, сам он почувствует себя гораздо счастливее. Когда же Сезанн решится, наконец, рассказать отцу о своих планах? В ответ Поль бормотал себе под нос что-то невнятное. Легко сказать — поговорить с отцом!
40
Икария — остров в Эгейском море, которое в этой части называется Морем Икара (Икарийским). Согласно древнегреческому мифу, Икар поднялся слишком близко к солнцу, воск, скрепляющий перья его крыльев, растопился, и он утонул. Его тело, прибитое волнами к берегу, было похоронено Гераклом на островеДолиха, переименованном в Икарию. Так же называется утопическая страна в романе французского утописта Э. Кабе «Путешествие в Икарию» (1840). Итака — остров в Ионическом море, где, согласно Гомеру, в XII веке до н. э. царствовал Одиссей. (Прим. ред.)
Старик каждый раз с раздражением передёргивал плечами, когда заставал Поля с кистью в руке. Угораздило же его подарить когда-то сыну купленную по дешёвке коробку с акварельными красками… Луи Огюста тоже одолевали сомнения. Поначалу он думал, что живопись для Поля просто каприз. Но эта бестолочь, его сын, видимо, всерьёз увлёкся ею. Талант губит… И Луи Огюст взъелся на бедного Эмиля: это он забивает Полю голову своими дурацкими идеями, в то время как отец хочет видеть его банкиром, адвокатом, преуспевающим буржуа, который сможет отомстить за все унижения, которые пришлось вытерпеть ему самому.
Но Луи Огюст, этот тиран, этот мошенник, этот ярый материалист, отнюдь не был безнадёжным идиотом, каким его рисует история в угоду романтической фабуле. Он по-своему любил сына и даже в какой-то мере понимал то смутное и ещё не совсем оформившееся, что бередило душу Поля. Ему было 60 лет — за плечами целая жизнь, и он был сказочно богат. Вроде бы ничто не мешало ему позволить Полю жить так, как тому заблагорассудится; но у него были принципы и убеждения простолюдина, нажившего состояние собственным горбом. Он даже посетил школу рисования, чтобы поинтересоваться у Жибера, что тот думает о прожектах его сына. Но тот думал в первую очередь о себе: если Поль уедет, он потеряет ученика, одного из лучших, потому что Сезанн начал делать успехи. Так что куда ему в Париж…