Сезон дождей
Шрифт:
Эрик Михайлович окинул быстрым взглядом хозяина квартиры и оглядел вешалку. Подтаявший снег пятнами пометил светло-серую дубленку гостя. Меховая шапка топорщилась колкими мокрыми струпьями.
– Вешай, как есть, – буркнул Евсей Наумович. – И шапку сверху накинь.
Эрик Михайлович последовал совету.
– А с ногами что делать? – спросил он.
– Как хочешь. Вытри как следует о половик. Все равно давно не убирал квартиру.
– Звонил я тебе, звонил, как вернулся из командировки. Решил – мало ли чего стряслось, живешь ты один. Вот и решил вчера навестить, заодно и
– Много где, – сухо ответил Евсей Наумович, следуя за гостем из прихожей. – Был в Америке.
– Ну?! – Эрик Михайлович через плечо бросил взгляд на хозяина квартиры. – И как там твои?
– Наталья умерла.
Эрик Михайлович резко обернулся всем корпусом. Скошенные веки опустились, закрыв наполовину глаза. Губы побелели и натянулись.
– Все же умерла, – произнес он невнятно. – Когда я был в Америке, я звонил.
– Знаю, – прервал Евсей Наумович. – И не будем об этом.
Эрик Михайлович, не выпуская склянку из рук, сел за кухонный стол.
– Хотел с тобой поговорить. И все как отрезало. – Спохватившись, Эрик Михайлович поставил коньяк на стол. – Даже не верится.
Евсей Наумович открыл дверцу шкафа и тотчас резко захлопнул, открыл вторую дверцу и также захлопнул, едва оглядев содержимое. Он ходил по квартире широким шагом, и полы халата развевались, подобно тяжелому махровому полотнищу. Ящики и дверцы буфета, шкафов и столов нервно салютовали звуками резкими, как выстрел.
– Что ты ищешь? – выкрикнул Эрик Михайлович в глубину квартиры.
Евсей Наумович не ответил. Но вскоре вернулся, держа в руках конфеты, на коробке которых пластались буквы, похожие на таинственные кабалистические знаки.
– Израильские? А коньяк у меня из Ливана, – проговорил Эрик Михайлович. – Мирное решение Ближневосточного конфликта.
– Если бы! – буркнул Евсей Наумович, выставляя на стол одну рюмку.
– Как понимать? – Эрик Михайлович вскинул брови.
– Я пить не буду. – Евсей Наумович помедлил и добавил: – Голова гудит. Я сегодня вернулся из турпоездки в Израиль.
– Не дури. Выпьем за светлую память Наташи.
– Я пить не буду, – повторил Евсей Наумович.
– Что за блажь, Сейка? – жестко произнес Эрик Михайлович. – Раньше я за тобой этого не замечал.
– Раньше ты вообще меня не замечал, – перебил Евсей Наумович.
При свете лампы над кухонным столом смуглое лицо Эрика Михайловича как-то расплылось. Глубокая продольная морщинка, что делила на две половины высокий лоб, разгладилась.
– Чем закончилась история с несчастным младенцем? – спросил Эрик Михайлович.
– Обошлось, – обронил Евсей Наумович. – Дело закрыли.
– Слава Богу. Зная твою щепетильность в отношении книг, решил, что ты прислал мне Георгия Иванова как прочитанного. А это подарок тебе был.
– Щепетильность? – усмехнулся Евсей Наумович.
– Как же! – воскликнул Эрик Михайлович. – А Рунич?! Ты ему плешь натер с Монтенем.
– Щепетильность, Эрик, у меня не только относительно книг, – Евсей Наумович прикрыл глаза и глухо добавил: – Вот что, Эрик, пей свой коньяк и уходи.
– Не понял! – воскликнул тот с каким-то любопытством.
– Я читал твои письма… Наталье. И, вообще, я многое узнал, Эрик. И пережил это не менее тяжело, чем смерть Наташи. Не хочу ничего выяснять. Хочу, чтобы ты просто ушел.
Воздух кухни стал тяжелым и вязким. Эрик Михайлович стиснул ладони замком, подпер подбородок и устремил на Евсея Наумовича немигающий взгляд серых глаз.
– Она сама шла на это, Евсей. – Стиснутые ладони, казалось, сковывают каждое слово Эрика Михайловича. – Моя вина лишь в том, что я не в силах был противостоять ей. Она была максималистка, Евсей. Она не могла смириться с твоими неудачами.
– Неудачами?! – Евсей Наумович вскинул брови.
– Она тянулась к тебе другому. А ты им не стал. Слинял! Ничего не добился в жизни, – голос Эрика Михайловича крепчал. – Кем ты был? Неудачником! Хотел стать писателем – не стал, сошел с марафона, ни строчки не напечатал. Прости за высокопарность: она хотела гордиться тобой.
– Но я был журналистом, – словно оправдывался Евсей Наумович. – И, вроде, неплохим.
– Ты был средним журналистом, Евсей. В сущности – хроникером. Ты вылезал на теме. Кто сейчас тебя помнит? Ты уже столько лет не востребован, никому не интересен, – Эрик Михайлович вздохнул и добавил: – И, потом, извини, Евсей. Ей надоело сводить концы с концами. Бегать к родителям за подаянием. К родителям, с которыми ты не всегда вел себя уважительно. Наташа давно хотела оставить тебя. Останавливал Андрон. И, между прочим, я! Да, да. Я уговаривал ее не оставлять тебя, не ломать семью. Потому что ты мне был дорог не меньше, чем она.
– Но ты и ее предал, Эрик, – тихо проговорил Евсей Наумович. – Ты предал ее с Зоей.
Эрик Михайлович резко умолк. Отвинтил крышку склянки и, проливая на стол, плеснул коньяк в рюмку. Затем заговорил торопливо, догоняя одну неоконченную фразу другой, то повышая голос до крика, то пришептывая слова. Эрик Михайлович говорил о том, что все это он делал ради Евсея Наумовича. Что в те далекие осенние дни отдыха на Черном море Наталья твердо решила уйти от Евсея к нему, к Эрику. Несмотря на то что и он был увлечен Натальей, Эрик вернулся в Ленинград. Да, он сблизился с Зоей! Но опять же, чтобы сохранить семью Евсея. В расчете, что Зоя как подруга поделится с Натальей и та порвет с Эриком и тем самым сохранит семью. Что, собственно, и произошло. И именно это побудило Наталью уехать в эмиграцию.
– Посуди сам, Евсей, неужели я не нашел бы объекта более привлекательного, чем Зоя, похожая в своих очках на сову. Скажи! Я не прав? Не молчи!
Странная аберрация исказила лицо Эрика, и Евсей Наумович напряг зрение, пытаясь вернуть его ясность.
Вероятно, поднялось давление, отрешенно подумал Евсей Наумович и проговорил:
– В Иерусалиме, в Стене Плача, я оставил записку. Япросил Бога оградить меня от предательства друзей.
– Ко мне это не относится, – Эрик поднял рюмку и посмотрел на коньяк под лучами лампы.