Сезон ведьмовства
Шрифт:
Габриель осторожно погладил татуировку.
— Очень красиво.
— Я знаю. — С озорной улыбкой на губах Минналуш выпрямилась.
— У Морриган тоже есть такая.
— Мы сделали их в один день.
— И что же означает этот символ? «Да любви, нет войне»? «Запретим производство атомных бомб»?
— Ты вправду считаешь, что мы так неоригинальны? Монада символизирует единство космоса.
— Как типично для эры Водолея!
Минналуш шлепнула Габриеля по руке.
— Ее создал в шестнадцатом веке один маг. Да-да, маг, ни больше ни меньше. Некий Джон Ди. Его дневники хранятся в Бодлианской
— Здорово.
— По тебе не скажешь, что ты в восторге, — склонив голову набок, прищурилась Минналуш.
— Я в восторге, честное слово.
Ее слова почему-то вызвали у Габриеля странное беспокойство, хотя почему именно, определить он не мог.
Минналуш углубилась в чтение книги, которую достала с полки, ее лицо стало сосредоточенным, почти суровым. Габриель замечал эту перемену и раньше. Напряженный взгляд, а может, плотно сжатые губы младшей сестры Монк заставляли его задуматься, что скрывается за шаловливым кокетством и женственностью, которые неизменно ассоциировались с ее личностью. Наряду с этим существовала и другая Минналуш: холодная, твердая, решительная.
Габриель обвел взглядом ряды книг, умещенных на длинных полках с убийственной теснотой. В дальнем конце торгового зала молоденькая продавщица что-то записывала на доске. Стройная, с тонким овалом лица и каштановыми волосами, сходящимися на лбу в треугольный мысок, она была похожа на Фрэнки. Фрэнки, которая вчера смотрела на него с разочарованием и болью…
Прочь, прочь! Габриель сознательно отогнал от себя этот образ. Ни к чему терзаться чувством вины, тем более что он ни в чем не виноват.
Минналуш водрузила первую книгу обратно на полку и раскрыла вторую. Габриель, стоя позади и чуть сбоку от нее, уголком глаза мог видеть содержимое страниц. Книга пестрела акварельными рисунками, однако сюжеты были отнюдь не пасторальные. Главенствующим мотивом выступал огонь. Объятые языками пламени, на кострах корчились женщины в развевающихся одеждах, причем на их лицах застыла какая-то жуткая безмятежность. Рисунки производили довольно сильное впечатление.
— Ведьмы, — спокойно произнесла Минналуш. — Она не отрывала глаз от книги, но, должно быть, интуитивно почувствовала реакцию Габриеля. — Или, точнее, несчастные женщины, которых сочли ведьмами.
— Кто счел?
— Разумеется, мужчины. Мужчины, которых привела в ужас одна мысль о том, что женщины тоже хотят познать великие тайны. Мужчины, напуганные и другими вещами — например, такими, как женская сексуальность. — Минналуш захлопнула книгу. — Ты знаешь, каким способом женщину проверяли на ведьмовство?
Габриель отрицательно покачал головой.
— Привязывали к ногам жернов и бросали в реку. Утонет — значит, чиста, выплывет — ведьма. А еще бедняжек сбрасывали с высокой скалы — смотрели, умеют ли они летать. В описаниях судебных процессов над ведьмами семнадцатого века часто встречается выражение: «Не виновна — не полетит». Женщине в буквальном смысле приходилось жизнью доказывать свою непричастность к колдовству.
Минналуш встала на скамеечку и поставила увесистый том на место. По толщине он намного превосходил остальные книги и неуклюже выпирал из ряда.
На выходе из книжной лавки Габриель обернулся. Даже с этого расстояния ему был виден толстый черный корешок, выпяченный, точно обвиняющий перст. Габриель поежился.
На улице ярко светило солнце, и тревога, которую он испытывал в магазине, быстро рассеялась.
Поскольку подошло время ланча, они заглянули в «Маркс и Спенсер» и купили сэндвичи, решив перекусить в Риджентс-парке. Из своей объемистой сумки Минналуш также извлекла бутылку и два пластиковых стаканчика.
— Я подготовилась к походу, — рассмеялась она.
— Вино Морриган?
— А что же еще. Пей, тебе полезно.
Они ели молча и неторопливо. Напротив них тип с замашками эксгибициониста снял футболку и принялся натирать себя маслом. Габриель мысленно признал, что телосложение у парня хоть куда: бугрящиеся мышцы и стальной пресс. На физиономии атлета было написано выражение снисходительного превосходства: «Я-так-крут-не-умрите-от-восторга». Минналуш беззастенчиво на него пялилась. Оглянувшись на Габриеля, она поймала его сардоническую усмешку.
— Красавчик, правда?
— Да уж, ты глаз с него не сводишь.
— Но при этом совсем ребенок. С ним можно будет общаться лет через десять-двенадцать. Мужчины становятся интересны не раньше, чем перешагнут тридцатилетний рубеж.
— По крайней мере, я уже близок к этому.
— Это не происходит автоматически со всеми мужчинами, сам понимаешь.
— О да.
— У женщин все по-другому. Женщины интересны с самого рождения. — На щеках Минналуш вновь появились задорные ямочки. Хохоча, она повалилась на траву.
Габриель подлил себе вина. Минналуш лежала, раскинув руки и закрыв глаза; ее волосы напоминали испанский мох. Это ли его любовь, в сотый раз спрашивал себя Габриель. Это ли женщина, которая слышит закат и ныряет на стеклянное дно океана, где рыбы играют в прятки?
А что, если сказать ей: «Минналуш, я взялся следить за тобой и твоей сестрой. Предположительно одна из вас — убийца, но другая ведет невероятно увлекательный дневник, и я влюбился в нее по уши. Это ты?» Если бы все было так просто…
Она открыла глаза.
— О чем ты сейчас думаешь?
Габриель медленно протянул руку и погладил прядь ее шелковых волос.
— Минналуш… Красивое имя. И очень тебе подходит. Такое женственное.
— Весьма любезно с твоей стороны. — Она тепло улыбнулась. — Хотя имя мужское.
— Не может быть!
— Может. Из стихотворения Йейтса «Кот и луна»:
Пятнай, пятнай, Минналуш,Прыжками лик ледяной —Луна в ударе, к тому жВы с нею крови одной.Известно ль тебе, мой друг,Что фазы наперечет,Что желтый ущербный кругСо дна твоих глаз встает?Минналуш — расступись, трава! —Держит путь сквозь ночь на восток.Луна теряет права.Вступает в права зрачок…