Сфагнум
Шрифт:
— Маторышын.
— Что за имя?
— Ну, миня так усе знаюць.
— Откуда сам?
— С Барбарова. Трыццаць киламетрау ад Глуска. На Казаэсе работаю.
— Так зовут тебя как?
— Миша. Миша Маторышын.
— А чего говоришь, как колхозник? Что, сложно нормально говорить?
— У нас усе так гаварат.
— А в Глуске что за пасьянс у тебя?
— Падрад прыехау у испалком падписаць. Падписали ужэ. Можна дамой ехаць.
Беседа происходила в тени акаций, у неработающего фонтана, выявлявшего красоту глусского края изобразительными средствами позднего советского сюрреализма. Бассейн фонтана, выложенный бирюзовой плиткой, обильно порос травой. Когда-то здесь были брызги и шум струй, теперь фонтан напоминал скорей охладительный резервуар заброшенного атомного объекта: металлические трубки, символизировавшие деревья глусского края, заржавели и торчали, как сгнивший зуб из пораженной цингой десны. Аист, символизировавший красоту животного мира глусского края, потерял в лихие девяностые сделанную из латуни голову. Девушка, символизировавшая красоту людей глусского края, была сделана из менее ценного армированного бетона и потому сохранила свои плоские груди и каравай, который держала в руках. Но вандалы не пощадили черт ее лица, которые были безвозвратно утеряны.
— Дальше зыряй. На запяхи! Видишь браслеты? Их бьют тем, кто больше пяти лет нары парил. А вот тут четыре точки с точкой посередине. Между большим и указательным пальцем на ладони.
— У нас такия многа у каво. Мужыки сами сабе накалываюць: красива.
— Таких бобров, которые на зоне щи не ели и себе пятихатную накалывают, нормальные мужики обычно заставляют кожу ножом срезать. Потому что это ж не шутки! Это ж не «тату»! Это масти! А масти, Миша, это как у ментов погоны. Ну прикинь, если майор себя генералом снарядит. Ну пиздец ему сразу, согласен? По понятиям пиздец! Так и у нас. В нашем, Миша, мире. За шутки с мастями могут отвафлить. Точки эти значат, что человек парил в одиночной камере.
Румяный и загорелый Миша, с которым велась эта неторопливая беседа, очевидно страдал. Опыт подсказывал ему, что краткое введение в семиотику наколок закончится в лучшем случае отъемом какой-то части денег, в худшем случае — отдачей всех денег на добровольных началах. Поэтому он растирал пот под клетчатой рубахой, чесал себе макушку и искал способа убежать. Его собеседник, бледный, как плесень на тюремных стенах, покрытый дрянной редкой щетиной, оставлял впечатление ядовитого грибка, выросшего в сыром, прохладном месте. Он был одет в пиджак, который был ему очевидно велик, но зато делал плечи широкими. Под пиджаком была белая майка, которая легкой промышленностью выпускается с мыслью о бегунах, атлетах и других спортсменах, но в торговой сети востребована в первую очередь алкоголиками и деклассированными элементами. Майка выгодно обнажала миру часть наколок, покрывавших грудь, руки и шею говорящего с той же плотностью (и корявостью!), с какой стены иных сохранившихся первобытных пещер украшены древними наскальными рисунками.
— Считай купола на церкви! — приказал собеседник Мише, оттянув майку вниз и обнажив с размахом, на всю грудь, изображенный храм.
— Раз, два, тры, чатыры, пяць, — послушно посчитал Михаил.
— Пять куполов что значит? Пять куполов? Что? И тут мимо? Ну вы там даете в своем Барборово! Ни одного нормального мужика? Который мог бы масти читать? Пять куполов значат: пять ходок по пять лет. Пятью пять сколько?
— Дваццать пяць.
— Четвертной, Миша. Четвертной я на зоне отходил. А мне всего пятьдесят. Полжизни вертухали, бля. Паси, видишь, кот в сапогах на ноге изображен? Ну, да, ну, может, и не вполне на кота похож. Может, действительно, кролик. Но только усы есть? Есть! Шляпа есть? Есть. Значит, кот. Так ты думаешь, я от котиков млею, как целка розовая? Кот — шифруха! Братва — братве. Кот — «коренной обитатель тюрьмы». А вот здесь жук. Видишь, вверх ползет по руке? Жук это тоже шифруха: «желаю удачных краж». Деньги у тебя есть, Миша?
— Неа! Няма дзенег! Мне ишчо у Барбарова ехаць!
— А если найду? — собеседник наклонился к Мише и заглянул ему в глаза. Миша вдруг понял, что на следующие вопросы мужчины лучше отвечать правду.
— Ты хоть знаешь, Миша, кто я такой? А? Думаешь, к тебе тут алконавт парковый на лавке доебался? Я, Миша, смотрящий. Смотрящий по Глуску. Я тебе сейчас предъявлю, как меня зовут, и ты сразу обосрешься от того, с кем на лавке сидел. Приедешь в свое Барборово и будешь рассказывать про наше знакомство. И все будут не верить тебе. Так вот, Миша, я — Пятница. Слышал про такого? Как не слышал? Вы, блядь, там вообще охуели в Барборово? Может, синих собрать и к вам наяриться как-нибудь? На политинформацию, блядь? Я — Пятница. Я — смотрящий по Глуску. Меня тут любой мент, любой таксер знает. Не, ну ты охуел, Миша! Пятницу не знать! Видишь, Миша, магазин?
Пятница указал на стоящий недалеко дом с надписью «гипермаркет Каприз». Несмотря на кокетливое название, продавали в гипермаркете «Каприз» в основном чернила, водку, а также запечатанные в пластик готовые салаты, которыми пиво и водку можно было закусывать.
— Эти коммерсанты — подо мной. И те коммерсанты, в киоске, — тоже подо мной. Весь город, Миша, подо мной. Потому, что я — Пятница. Меня тут все знают. Менты у меня сосут. Исполком у меня сосет. Коммерсанты у меня сосут. Все у меня сосут, Миша! Потому, что я — смотрящий по Глуску. Общак на мне, разборки — на мне, суд чести воров — на мне. Сейчас, Миша, мы пойдем к коммерсантам и возьмем у них выпить и поесть. Чтоб ты не думал, что к тебе алконавт парковый доебался. Я в Глуске в любой комок могу зайти и взять все, что хочу, понял?
Собеседники встали и направились к магазину «Каприз». По пути Пятница продолжил экскурсию в художественный музей, располагавшийся на его теле. Он распахнул пиджак и приподнял майку на боку, обнажив искусную контурную татуировку девицы с остановившимися, как на картинах у Арнольда Бёклина, глазами. Барышня была изображена в анфас, с одним преклоненным коленом. Лобок она игриво прикрывала ладонью. Груди у нее были такими большими и пышными, какими могут быть груди только на татуировке, набитой в местах, где о женской груди коллективно мечтает большая группа мужчин. Обнаженное тело было увито змеей.
— Эта клава значит: «Искушен с юных лет», — гордо сказал Пятница. — Проходи вперед.
Они нырнули в залитое ярким светом пространство гипермаркета.
— Здраствуйте, Пятница! — сказала молоденькая продавщица.
— Поал! — важно ткнул Мишу в бок Пятница, возгордившийся оттого, что с ним поздоровались.
Уголовник увлек своего нового деревенского знакомца вглубь торгового зала и тут заговорил быстро и шепотом.
— Так. Берем два пузырика беленькой, «Два бусла». Не, лучше «Пшеничную»! — Пятница стремительно снял водку с полок и вручил Мише. — Давай, не тормози, блядь!
Он жестами показал, что водку нужно засунуть под брючный ремень и прикрыть бутылки сверху рубахой.
— Так, ну и закусь, закусь, закусь. Вот. «Филе сайры в масле»! Нормально! Берем!
— У штаны пихаць? — переспросил в голос Миша.
— Блядь! Чего ты ревешь? — шепотом отчитал его Пятница.
— Так а зачэм прятаць водку и кансервы, если тут тибе усе далжны? Узяли бы и пашли как людзи! — недоумевал труженик земли.
— Тут камеры наблюдения кругом! — объяснил Пятница. — Им потом учредителям как объяснишь? Что приходит Пятница, берет все, что хочет? Они ж не в курсе! Учредители-то.
— А пачэму ани не у курсе? — вытянул голову Миша, ища камеры наблюдения.
— Потому, что они в Минске, они далеко. А этим надо в Глуске работать. Со мной о крыше кумекать. Давай, пошли, мимо кассы и на выход!
— Так а пачэму я усе несу? — опять громко, в голос, спросил Миша.
— Блядь, тише говори! — шикнул на него Пятница. — Ты вообще рот закрой, выйдем, я тебе на улице на вопросы твои отвечу!
— Так пачэму? — переспросил Миша шепотом.
— Потому, что я — Пятница, — одними губами повторил Пятница. — Я — смотрящий по Глуску. Не хуй мне больше делать, как самому водку выносить!