Сфера-17
Шрифт:
…Эрвин протянул руку и провёл пальцем по моему лицу, по брови, потом через висок к ободку уха. Я повернулся к нему, потянулся за рукой. Эрвин улыбнулся, уселся, откинувшись на подушки, и затащил меня к себе на грудь. Стал меня гладить то кончиками пальцев, то всей жёсткой ладонью по плечам, груди, животу. От этого хотелось мурлыкать. Но глаза закрывались… Я потёрся об него и попросил:
– Не надо, я сейчас не хочу.
– Это не эротический массаж, – сказал Эрвин назидательно, – это реабилитационный. Для первичной релаксации. Только когда его делают, не обнимаются. Обычно.
Я засмеялся.
– Ты не смейся, – сказал Эрвин. – Ты спи.
…Я неромантичен. Я даже подростком не верил в великие любови. Зато верил, что по натуре я одиночка, не из тех людей, которые создают семьи. Темперамент позволял мне годами обходиться без личной жизни, потому не было и повода усомниться в вере. Я представлял, что у меня будет несколько романов, более или менее бурных и продолжительных, потом я стану старше, и романы закончатся, а потом, если я не хочу доживать век никчёмным стариком, лучше побыстрее сгореть на работе.
Это детское убеждение не покидало меня и в первые три недели путешествия на «Тропике». Я был счастливцем, которому довелось любить так сильно и разделённо, но я помнил, что однажды это закончится – потому что всё заканчивается.
В ночь, первую после возвращения, я допустил мысль, что может быть по-другому.
Напоследок Николас всё же открыл список литературы, который Доктор дал ему перед отлётом. Прямой необходимости в этом чтении не было. Николасом руководило то ли чувство ответственности перед Зондером, то ли простое любопытство. Он не верил, что все эти мегабайты текста – новейшие научные статьи, старые отчёты военных психологов, воспоминания ветеранов – способны пролить свет на то, что происходит сейчас. Сам же Доктор сказал, что мантийские интриги выше человеческого понимания, а Доктор был одним из лучших специалистов. Чем дольше Николас размышлял о словах Эрта Антера, тем больше сомневался в том, что мантийского агента – элитного агента, ученика величайшего мантийского учителя! – действительно могли перевербовать. Слишком тёмная получалась история. На Циа никто до последнего времени даже не догадывался о существовании этого интервента, природного мантийца, и тем более о том, что кто-то самодеятельно, втайне от всех, ведёт с ним идеологические беседы. Что за доморощенный философ такой только выискался, проповедник… Поглядеть бы на него. Интересный человек, если он, конечно, действительно существует. «А что мы имеем на деле, – думал Николас. – Мы имеем полное отсутствие признаков классической интервенции, странный интерес, который мантийские разведчики к нам проявляли… и странную откровенность председателя Комитета Коррекции. Зачем вообще Антер доложился Йеллену о провале? О собственном, фактически, провале? Ведь прежде всего этот агент был (если он вообще был, чёрт побери) его сотрудником, и только потом – учеником Сана Айрве. Уж точно не из дружеского расположения Эрт Антер это рассказывал…
Кто и кого здесь пытается дезинформировать?
Мне нужно обсудить это с Доктором, – решил Николас, но не сейчас, а позже. Сейчас у меня нет даже догадок – одни сомнения. А интригу, сплетённую председателями мантийских комитетов, я не пойму. Любопытно, подумалось ему, неужто Йеллен всерьёз решился на игру с аллигаторами? Впрочем, он о себе очень высокого мнения…
Если агент на Циалеше – не миф, – пришло Реннарду в голову потом, – то его целью может быть вовсе не интервенция. На кого он работает? Что, если всё немного проще? Элитному агенту – особую миссию. Провалить интервенцию по стандартной схеме, подточить авторитет Сана Айрве, пустить пыль в глаза директорам Неккена. И получается, что агента действительно перевербовали. Только, конечно, не люди Циалеша, а древний могучий мантиец Эрт Антер, целящий свалить мантийца ещё более древнего и могучего.
А ведь он наверняка воевал, – подумал Николас. – Шестьдесят лет назад Эрт Антер уже работал в Комитете Коррекции. На время войны агенты Комитета стали офицерами, «тренерами» мантийских «спортсменов». Фронтовик, ветеран… Сотрудники аппарата внешнего влияния умеют имитировать такую агрессию, какая и людям-то не всегда удаётся.
А мы – между двух огней, двух великих зол, готовых сойтись в новой схватке. Нет, мы не станем случайной жертвой, станем неслучайной, из нас хотят выковать смертоносное остриё, но что это изменит для нас? “Звёздный легион”, – сказал Йеллен. Но легионеры не были пушечным мясом, они не шли в бой первыми, где ещё в истории сыскать такую воинскую часть, где каждый солдат – уникальная ценность… Звёздного легиона больше не будет. Акена может сколько угодно играть в звания и титулы времён своего деда. Молния не бьёт дважды в одно место, и дух не возвращается в оболочку, которую однажды покинул».
Николас оценил ход собственных мыслей и поморщился с кривоватой усмешкой. Не стоило вообще об этом думать. Он потёр лоб, зажмурился, разожмурился и вернулся к списку книг.
«Мы скованы собственной психофизиологией, – думал он, – пролистывая файл с названиями, мы не способны вообразить мышление существа, лишённого инстинктов. Вернее, мышление как раз можем, потому что сами обладаем рацио. Но эмоциональный мир остаётся тайной за семью печатями, а именно там рождаются побуждения, которые рацио обслуживает…»
Он полулежал в кресле с планшеткой на коленях. Верхний свет в каюте был выключен, горели только торшеры. На голографическом потолке колыхались сумеречные ветви деревьев, порой меж ними проглядывали звёзды и луны. Программа показывала вечер обратного двулуния на Циалеше, когда Старшая луна убывает, а Младшая растёт… Эрвин ушёл в спортзал корабля тренироваться. Без него было пусто и как-то до неуюта просторно, словно он занимал собой большую часть пространства. Николас откинул голову, посмотрел в иллюзорное небо и вздохнул.
Ему вспомнилось, как давным-давно отец рассказывал про луны Циа. Была середина весны, мёртвый сезон для рыбаков и всех, кто живёт и кормится морем. Вечер выдался тёплый, мать накрыла стол на веранде. Она ушла в дом, вынимать пирог из духовки, а отец смотрел на небо и вдруг заговорил.
Это звучало как сказка.
Младшая луна – дочка Циалеша, но родилась одновременно с ним. И как это вышло? В небе летало много обломков и пыли, на Циа извергались вулканы и выбрасывали в небо камни, из всего этого слепилась Младшая луна. Она кажется большой, потому что она близко, но на самом деле она маленькая.
Старшая луна кажется маленькой, потому что она далеко. На самом деле она большая. Она не родня Циалешу, она прилетела издалека и осталась.
Николас улыбнулся, припоминая. Ему тогда едва исполнилось пять лет; история про таинственную луну, которая прилетела и осталась, привела его в восторг, он захлопал в ладоши и завопил: «Они влюбились, влюбились!» Мать вышла с большим пирогом на блюде и засмеялась. Быстро темнело, из растворённых дверей дома лился тёплый жёлтый свет, вдали шумело и катало гальку весеннее море. На небе серебрились перистые облака, и медленно плыли, сияя, спутницы Циалеша – его возлюбленная и дочь.
«Отец всю жизнь хотел улететь, – подумал Николас, – куда угодно, хоть на другую планету нашей же семнадцатой сферы, но ему не довелось побывать даже на Лайе. Он умер и похоронен на ненавистном ему Циа, в серебряных песчаниках на опушке красного леса, рядом с матерью…» Николас закрыл глаза и сказал себе: «А я люблю Циалеш. Отец говаривал, что душу продаст за возможность жить на Сердце Тысяч. Он и в толк не мог бы взять, что я влюбился в Циа из-за его сказки о лунах. Да, так и было. Потом я полюбил его ещё крепче. У него есть душа… Душа, которую очень хочет купить Сердце Тысяч, хочет именно потому, что никогда не сможет купить.