Сфинкс
Шрифт:
– Ее зовут Ольга Иллерецкая.
– Ого! Воистину интеллигентская фамилия.
– Да, старинный российский род. Очевидно, чистота линии отразилась на качестве генотипа... Ей восемнадцать лет, студентка архитектурного института.
– Родственники?
– Тут занятная история. Старшие Иллерецкие, отец и мать, год назад надумали переселяться в Канаду, где у них родня - какой-то местный священник русской общины, седьмая вода на киселе. А Ольга отказалась наотрез. Поссорилась с родителями в пух и прах. Они уехали, она их не провожала... Но
– Скверно!
– Генерал стремительно поднялся с кресла, отошел к дальней стене и резко повернулся на каблуках.
– Как поссорились, так и помирятся! И сквозанет наша Оля за кордон, а мы...
– Не сквозанет, - успокоил генерал Колесников.
– Я провел серию тестов под гипнозом. Состояние психики Иллерецкой исключает возможность отъезда.
– На сто процентов?!
– рявкнул Курбатов.
– Конечно, нет, - удивился профессор.
– Речь идет не о железном станке, а о живом человеке... Но посуди сам, Алексей Дмитриевич. С одной стороны, почти полное соответствие нашим критериям, с другой - ничтожная вероятность того, что она когда-нибудь уедет... И неужели твоя служба не найдет способа деликатно ей помешать?
– Моя служба...
– вздохнул генерал.
– Кто знает, что станется с моей службой. Новая власть уже такого наворотила...
Курбатов помолчал с полминуты, затем закурил и снова заговорил:
– Надеюсь, тебе понятно, Петр Иванович, что все данные по Иллерецкой будут десятки раз перепроверены, какая-нибудь мелочь может все перевернуть... Но прежде чем принять предварительное решение, вернемся к тому отложенному медицинскому вопросу.
– Да, слушаю тебя.
– Иллерецкая попала в серьезную аварию. Гарантируешь ли ты, что она восстановится полностью - и в физическом, и в интеллектуальном плане? Едва ли надо напоминать, как это важно для нас.
Колесников несколько секунд молчал. Затем утвердительно наклонил голову.
– Еще неделю назад, - признался он, - я затруднился бы ответить. Поэтому я и позвонил сегодня, а не неделю назад... Но сейчас я твердо говорю "да".
Стряхнув пепел в корзину для бумаг, Курбатов снова уселся в кресло, что профессор справедливо расценил как добрый знак.
– Ну, что ж...
– вполголоса проговорил генерал.
– Считай, что в принципе договорились. Как долго ты сможешь держать её здесь, чтобы она ничего не заподозрила?
– Сколько угодно, - пожал плечами профессор.
– В моем распоряжении имеются препараты - абсолютно безвредные, но создающие видимость ухудшения здоровья. Нетрудно будет убедить её продолжать лечение.
– Угу... А что ей известно о её местопребывании и перспективах?
– Сюда её перевезли под наркозом, она считает, что по-прежнему находится в отдельной палате института Склифософского. А вставать ей пока не разрешается. Выписывать её тоже будем не отсюда - по завершении
– Ладно, я обдумаю... А операция?
– Хоть завтра.
– Нет, - возразил Курбатов, - не торопись. Мы ещё пропустим её через мелкое сито. Кстати, она не просила телефон, не требовала встреч с приятелями?
– Нет. Она не слишком общительна, и едва ли кто-то из знакомых стал бы навещать её в больнице. Из института, с работы, конечно, интересуются, но мы...
– Понятно, - Курбатов бросил взгляд на часы.
– Мне пора, Петр Иванович. Буду держать с тобой постоянную связь.
– Что надо понимать как санкцию на продолжение работы с Иллерецкой?
– Да, разумеется. Готовься, но учти: может прозвучать отбой.
– Искренне надеюсь, что отбоя не будет!
– воскликнул Колесников. Такой материал...
Генерал исподлобья посмотрел на профессора и вышел, не говоря ни слова. Колесников в задумчивости прошелся по комнате, затем снова включил монитор. Девушка спала, раскрытый журнал валялся возле койки обложкой вверх.
– Оля...
– прошептал Колесников так тихо, точно опасался, что девушка услышит его.
– Если бы ты знала, как много надежд возложено на тебя...
Она не знала. Она спала безмятежно, как спят маленькие дети, когда в окружающем их уютном мире все хорошо. Она не знала ничего ни о генерале Курбатове, ни о проекте "Коршун", ни о том, что хищная птица, именем которой назван проект, готова взмыть в небеса и накрыть Землю черной тенью распростертых крыльев, под которыми притаились ужас и смерть.
Июль 1990 года.
Медсанчасть № 12А
В отутюженном, сияющем белизной халате профессор Колесников переступил порог палаты Ольги Иллерецкой.
– Вадим Аркадьевич!
– обрадовалась девушка (Колесников представился ей вымышленным именем).
– А я уж подумала...
– Ну что ты, Оля, - ласково улыбнулся профессор.
– Я ведь не опоздал. Девять часов, время обхода... Как наши дела?
– Прекрасно, Вадим Аркадьевич... Почему вы не разрешаете мне ходить? Я чувствую себя так, что могла бы рекорд на стометровке поставить!
– она смутилась.
– Если потренироваться, конечно. От этого лежания, сидения да упражнений в постели под руководством милейшей Инги Викторовны скоро совсем мышцы атрофируются...
Колесников сделал притворно строгое лицо и сел на табурет возле койки.
– Оля, я твой лечащий врач, комплекс физических упражнений разработан мной специально для тебя, а Инга Викторовна - опытнейшая медсестра. Не понимаю, чем ты недовольна? Тем, что не очень быстро поправляешься? Или я плохо забочусь о тебе?
Профессор кивнул на тумбочку у изголовья. Там стояла ваза с разнообразными фруктами и лежали свежие номера журналов. Рядом примостился магнитофон - по просьбе Ольги Колесников принес кассеты с её любимыми "Лед Зеппелин" и "Роллинг Стоунз".