Сгоравшие заживо. Хроники дальних бомбардировщиков
Шрифт:
Землю схватило довольно прочно, она гремела под сапогами, словно жесть; трава будто поседела, и с нее летела серебристая пыльца.
Омельченко сам проводил Бергиса в полет, еще раз перечисляя заслуги Филатова и наказывая без него не возвращаться.
После того, как По-2 оторвался от земли и взял курс на северо-запад (Филатов, как выяснил Бергис, находился под Уманью), подполковник направился к бомбардировщику, у которого уже суетился экипаж капитана Ковалева. Техник самолета, худой и длинный лейтенант, подобострастно вытянувшись, доложил, что неисправность,
Пусть поволнуется, ему, командиру, тоже не сладко: Бергис полетел против своей воли и, значит, еще больше ожесточился против него. А с людьми из особого отдела лучше жить в мире… Но теперь поздно об этом рассуждать, да и не такой он, Омельченко, человек, чтобы пасовать перед кем бы то ни было, идти на сделку с совестью. С Бергиса, как и с других, он требует то, что они должны выполнять по долгу службы.
Полет с капитаном Ковалевым добавил новые неприятности: как Омельченко и предполагал, с двигателями было все нормально, просто летчик терялся в ночном полете, неуверенно пилотировал и потому вернулся с задания, свалив вину на технику.
— Ты что, никогда по приборам не летал? — спросил на земле Омельченко.
— Летал, — виновато и подавленно ответил Ковалев. — Правда, маловато.
— Значит, надо больше сидеть в тренажере. Тренироваться под колпаком.
— Да я и так все свободное время тренируюсь. Разрешите лучше, товарищ подполковник, летать мне днем. На любые задания.
— Днем тебя собьют в первом же полете! Ты что, не знаешь, что против нас фрицы посадили эскадру «Удет»? Там все асы. А что ночью — боишься?
Ковалев опустил голову. Негромко произнес:
— Боюсь. — Достал папиросу, помял. — В предпоследнем полете я над Севастополем, когда меня ослепил прожектор, потерял пространственное положение. Не знаю, каким чудом вывел самолет у самой земли…
Так вот оно, в чем дело!
— А чего же ты молчал, сразу не признался?
— Стыдно было.
— Это пройдет. Не ты первый и не ты последний. Слетаю с тобой еще ночью. Не так страшен черт, как его малюют. Освоишься…
С аэродрома Омельченко направился в штаб: может, что-то известно о Бергисе. Просил о любых осложнениях в штрафбате звонить, в этом случае подполковник готов был обратиться к командующему фронтом.
Но звонка не было, и летчик По-2 пока о возвращении своем не сообщал.
После обеда экипажи пошли отдыхать перед боевым заданием. Омельченко тоже должен лететь, вести свой полк на бомбежку порта. Накануне он спал плохо и чувствовал усталость. Но сон не шел. Повертелся с боку на бок, встал и хотел сесть за стол, написать письмо жене, как вошел дежурный и негромко, чтобы не разбудить отдыхающих, доложил:
— По-2 возвращается.
— О Филатове не сообщили?
Дежурный пожал плечами.
— Диспетчер ничего не сказал.
Омельченко заторопился на аэродром.
По-2 приземлился минут через десять. Летчик выключил мотор, вылез на крыло и стал помогать Бергису, который почему-то не поднимался с места и, как показалось подполковнику, был бледен и беспомощен. Уж не ранен ли? Тихоходный «рус-фанер» мог атаковать любой немецкий самолет, повстречавшийся на воздушных дорогах.
Бергис действительно был бледен, и кожаный реглан спереди заляпан остатками пищи. Эк его укачало, беззлобно подумал Омельченко. Вроде и болтанки особой не должно быть.
Старшина Вавилов, летчик По-2, пояснил:
— «Мессер» погонялся, вот и пришлось сальто-мортале крутить.
Бергис отряхнул перчаткой блевотину, зло посмотрел на подполковника и, не говоря ни слова, пошел с аэродрома.
— А Филатов? — вырвалось у Омельченко сквозь страхом стиснутые спазмы горла: не успели!
— Доставили, — весело подмигнул Вавилов. — Надеюсь, в целости и сохранности и не таким обрызганным, как наш опер. Он перед полетом спросил у меня, правда ли, что в небе есть воздушные ямы. Я показал ему, — Вавилов громко захохотал. — За то, что он меня накануне всякими каверзными вопросами чуть с ума не свел. — Вавилов оборвал смех и полез на крыло, открыл во второй кабине сзади багажник, и оттуда высунулась в солдатской шапке голова Филатова.
— Ну, чудеса в решете, — подивился Омельченко. — Как же он там поместился?
— Жить захочешь — в спичечной коробке поместишься, — усмехнулся Вавилов. — Да и на солдатских харчах, как видите, он не очень раздобрел.
Филатов между тем полностью выбрался из своего убежища и, спрыгнув на землю, бросился с объятиями к подполковнику. Уткнулся лицом в меховую куртку и сквозь слезы стал благодарить:
— Спасибо, товарищ командир. Век перед тобой в долгу.
— Хватит, хватит, — успокоил его Омельченко. — И слезы тут ни к чему. Радоваться надо, что вернулся. Магарыч с тебя, — заключил с усмешкой.
— Само собой, — улыбнулся и Филатов, отстраняя лицо от куртки. — Будет магарыч, из-под земли достану.
3
…12 февраля 1944 г. проведено совещание руководящего состава ВВС военных округов и военных учебных заведений. На совещании Военный совет ВВС потребовал от его участников принять действенные меры по ликвидации предпосылок к летным происшествиям, по укреплению воинской дисциплины…
Все повторялось так, как десять лет назад: самолет лез с креном ввысь, не слушаясь рулей управления, готовый вот-вот сорваться в штопор. Видимо техник, выполнявший накануне регламентные работы, плохо закрепил ручку управления. На взлете она держалась, а на вираже отсоединилась от перегрузки. В передней, пустой, кабине тоже была ручка. Она мозолила глаза и будто подсмеивалась над летчиком: вот, мол, я совсем рядом, а попробуй, дотянись! Надо же было додуматься сесть во вторую кабину! Привык летать там за инструктора…