Ш.Л.ю.Х.И.
Шрифт:
— Уезжая в Нью-Йорк, Чак не собирался возвращаться, — предположил я. — Позднее Элис собиралась к нему присоединиться.
Она несколько удивилась:
— Почему вы так решили?
— Он освободил Всю квартиру. Думаю, единственное, что заставило его вернуться, — желание знать, что принудило Элис изменить решение.
— В прошлую пятницу, когда мы встретились, тут произошла целая история. Элис решила порвать с нами — она встретила истинную любовь. Она также яростно противилась мысли о том, чтобы убрать Мендозу, поскольку это могло затронуть ее любимого Чака. И мы в конце концов были вынуждены убить ее.
Все это произносилось голосом, напрочь лишенным эмоций, как будто она рассказывала о незначительном дорожном происшествии.
— Чак говорил, Элис позвонила и велела ему срочно приехать к ней в домик, — сказал я. — Это не могла быть она, поскольку к тому времени уже три дня как была мертва. Значит, кто-то сымитировал ее голос по телефону. Когда было уже слишком поздно, а Чак так и не появился в своей квартире, как обещал, я догадался, что он, наверное, точно вычислил имитатора.
— И он стал звонить на Пайн-стрит, — продолжила она. — Мы убедили его, что это Мендоза убил его единственную любовь, и он ринулся в долину восстанавливать справедливость. Мы следили за ним все время и даже одолжили оружие!
— И был еще звонок от Микки, оказавшего большую помощь, — проворчал я. — Это вы задержали его настолько, чтобы я опоздал?
— Конечно. Это прекрасно разрешало вопрос с возвращением Чака.
— А разве Мендоза, напоровшийся на собственное убийство, не расстроил немножко ваши блистательные планы? — поинтересовался я.
— Это был просто подарок судьбы. Мендоза давно уже был обречен. В первой части нашего плана было решено избавиться от него навсегда. Надо сказать, мы запланировали для него другой, более драматичный исход.
— Не вызовет ли это осложнений? — уколол я. — Когда плантаторы услышат, что их великий импортный профессионал отправлен на тот свет тем, кто мстил за свою убитую подругу.
— Как вы наивны, лейтенант. Одно удовольствие обводить вас вокруг пальца! Мы очень хорошо поработали, чтобы по всей долине расползлись слухи о том, что Чак Генри симпатизировал коммунистам и работал на Эрнандеса. К началу завтрашней демонстрации все плантаторы будут на таком взводе!
— А какого черта делал здесь Эрнандес?
— А вы не знали, что можно играть с двух сторон против центра? — слукавила она.
— А как же Рона Генри? Как она относится ко всему этому, зная, что ее брат мертв?
— Думаю, довольна. Она его с детства терпеть не могла. — Лиза придвинулась ближе к постели, взяла шприц и скомандовала: — А теперь пора спать, лейтенант!
— Еще одно. Чего вы, черт возьми, хотите всем этим добиться?
— Небольшого хаоса. Добавим еще одну краску в общую картину. Гражданские волнения, больше споров, больше неуверенности великому богобоязненному среднему классу, желающему лишь сохранить статус-кво, где они могут делать деньги и спать спокойно. — Ее лицо посуровело. — Наши цели — Школы любви холодных интеллектуалок и иже с ними — всеобщие беды, и для этого мы пользуемся всеми доступными средствами, включая локальные стычки между кучками твердолобых плантаторов и организующихся в союз сборщиков. Все пошло на пользу, особенно когда вы поспособствовали тому, чтобы убрать одного лишнего слабака — Мендозу.
— Вы сошли с ума!
Она сохраняла презрительное спокойствие.
— Я и не ожидала понимания от тупого полицейского. В конечном счете подавляющее большинство смирится со всем, что хоть отдаленно напоминает решение: революции — гражданские войны — все, что остановит хаос. И вот тогда власть возьмем мы.
— Вы уверены, что в шприце только демерол? — спросил я.
— А почему вы усомнились?
Я честно ответил:
— Вы мне уже слишком много рассказали, чтобы оставить в живых до утра.
Она засмеялась вновь, а я при этом содрогнулся.
— Не беспокойтесь, лейтенант. Подумайте сами. Когда все закончится и мы исчезнем с глаз долой, кто же, будучи в здравом уме, поверит вашим бредням про женскую политическую группировку, да еще и с таким вызывающим названием, как ШЛюХИ?
С неудовольствием я был вынужден признаться самому себе в справедливости этих слов. Она закатала рукав, а мне больше ничего не оставалось, как наблюдать за иглой — стерильной, хотелось бы надеяться! — входящей в вену. Она выжала поршень до отказа.
— Так! — Лиза на шаг отступила и ухмыльнулась. — Сладких снов, лейтенант, до утра. Счастливо! Кто-нибудь из полиции должен обнаружить вас и спасти от голодной смерти.
Она выскользнула из комнаты, прикрыв за собой дверь и оставив меня в темноте. Лишь узкая полоска света проникала под дверь. Я наблюдал, пока полоска не стала превращаться в бледно-розовый столб и украдкой вползать в комнату. Потом столб вдруг взметнулся над полом и стал обретать очертания. Какой-то частью сознания я словно увидел, даже не удивившись, что очертания эти принадлежат мертвой девушке Элис Медине, со страшной черной дыркой в левом виске.
— Простите, — произнесла она нерешительно, — я подумала, что вы Чак. Но вы ведь не Чак, да?
— Ни Боже мой, — отвечал я серьезно.
— Ну, — она столь энергично дернула плечами, что каскад светлячков осыпался на пол, образуя сияющий фиолетовый коврик, — тогда мне надо уйти и материализоваться где-нибудь еще.
Я видел, как она упорхнула под дверь, оставляя позади сверкающие шарики света. Каждый раз, когда я закрывал глаза, эти шарики взрывались у меня в мозгу. И вовсе они не были световыми. Они были из демерола, так же как и призрак Элис Медины — из демерола, и весь этот проклятый мир — из демерола. Мысль была глубокая. Столь глубокая, что с ней я и решил заснуть.
Глава 12
Когда я открыл глаза, повсюду был яркий дневной свет. Ноги и руки сводила судорога. Я сделал усилие и перевернулся, уткнувшись лицом в подушку. Может, быстрая кончина от асфиксии предпочтительнее голодной смерти. Еще одно усилие, и на этот раз мне удалось сползти с постели. Глухой удар, с которым я свалился на пол, не способствовал облегчению демерольного похмелья.
Я полежал — легко контуженный — пару минут, потом вспомнил, что единственное, что они упустили из виду, — это заткнуть мне рот. Шансов, что кто-то находится в пределах мили от пустынного пляжа, было немного, но мне, кроме собственного голоса, терять было нечего. И я стал вопить «Помогите!» во всю мощь своих легких с полуминутными интервалами, пока горло не пересохло. Проводить таким образом утро не очень-то весело, но выбора у меня не было. Проглотив слюну, я начал все снова. После третьего отчаянного вопля дверь спальни открылась. Лежа спиной к двери, я уже рисовал в воображении Лизу Фрейзер, крадущуюся с двухфутовым кинжалом.