Шабоно
Шрифт:
Я не услышала, как стрела прорезала воздух — только отчаянный вскрик, растворившийся в трепете крыльев. На мгновение попугай комком перьев, скрепленных окрасившейся кровью стрелой, завис в небе, а потом рухнул вниз недалеко от того места, где стоял Этева.
Этева развел огонь, на котором мы зажарили ощипанную птицу и запекли несколько бананов. Сам он съел немного и настоял, чтобы все остальное съели мы, поскольку нам понадобятся силы для утомительного подъема в горы.
Свернув в заросли, мы не стали жалеть о ярком солнечном свете на прибрежной тропе. Тень от лиан и деревьев давала отдых нашим уставшим глазам. Увядающие листья на фоне зелени походили на лоскутки цветов. Этева срезал ветки с дикорастущего какао. —
Он разрезал стручки, и мы высосали сладкую желеобразную мякоть, а бобы завернули в листья. — Если их поджарить, — пояснила Ритими, — бобы похоро очень вкусные. — Интересно, подумала я, не напоминают ли они по вкусу шоколад.
— Поблизости должны быть обезьяны и ласки, — заметил Этева, показывая мне валявшиеся на земле обгрызанные стручки. — Они не меньше нашего любят плоды похоро.
Немного дальше Этева остановился перед извилистой лианой и сделал ножом зарубку. — Мамукори, — сказал он. — Я сюда вернусь, когда мне понадобится сделать свежий яд.
— Ашукамаки! — воскликнула я, когда мы остановились под деревом, чей ствол покрывали блестящие, словно восковые листья. Но это не была лиана, применявшаяся для сгущения кураре. Этева заметил, что те листья были длинными и зазубренными. А остановился он, потому что увидел на земле кости разных животных.
— Гарпия, — сказал он, показывая гнездо на верхушке дерева.
— Не убивай птицу, — стала просить Ритими. — А вдруг это дух умершего Итикотери.
Не обращая внимания на жену, Этева вскарабкался на дерево. Добравшись до гнезда, он вытащил белого пушистого птенца и под громкие крики матери сбросил его на землю. Затем, крепко опершись о ствол и ветви дерева, он прицелился в кружащую над ним птицу.
— Я рад, что подстрелил эту птицу, — сказал Этева, подгоняя нас к тому месту, куда сквозь ветки рухнула убитая гарпия. — Она ест только мясо. — И повернувшись к Ритими, он тихо добавил: — Я слушал ее крик, перед тем как выпустить стрелу — это не был голос духа. — Он выщипал мягкие белые перья из грудки птицы и длинные серые из ее крыльев, затем завернул их в листья.
Сквозивший сквозь листву полуденный жар нагнал на меня такую дремоту, что мне отчаянно захотелось спать. У Ритими под глазами были темные круги, словно она мазнула по нежной коже углем. Этева замедлил шаг и, ни слова не говоря, направился к реке. Мы долго стояли в широком мелководье, отупев от зноя и слепящего света. Мы смотрели на отражения деревьев и облаков, потом улеглись на ярко-желтой песчаной отмели посреди реки. От танина затопленных корней синева выцвела в зелень и красноту.
Все замерло — каждый листик, каждое облачко. Даже висящие над водой стрекозы казались неподвижными в прозрачном трепете крыльев. Перевернувшись на живот, я опустила руки на водную гладь, словно могла удержать полную истомы гармонию между речным отражением и сиянием небес. Я скользнула на животе, пока мои губы не коснулись воды, и стала пить отраженные облака.
Две цапли, взлетевшие было при нашем появлении, вернулись на прежнее место. Стоя на своих длинных ногах, с шеями, спрятанными в пышных плюмажах, они наблюдали за нами из-под полуприкрытых век. Я увидела, как, поблескивая над водой, взбрасывались ошалевшие от зноя серебристые тела. — Рыба! — воскликнула я, и всю мою сонливость как ветром сдуло.
Посмеиваясь, Этева указал стрелой на пролетавшую мимо стайку крикливых попугаев. — Птицы! — крикнул он и потянулся за висящим у него за спиной бамбуковым колчаном. Достав наконечник, он лизнул его, чтобы проверить, хорош ли еще яд. Удовлетворившись его горьким вкусом, он прикрепил наконечник к древку, затем проверил лук, натянув и спустив тетиву. — Плохо натянута, — заметил он, отвязывая один ее конец. Несколько раз скрутив тетиву в ладонях, он привязал ее на место. — Переночуем здесь, — сказал он и побрел по мелководью. Поднявшись на противоположный берег, он скрылся за деревьями.
Мы с Ритими остались на песчаном берегу. Она вынула перья из свертка и разложила их на камне, чтобы солнце уничтожило насекомых. Внезапно оживившись, она указала на стоящее у берега дерево, с которого подобно плодам свисали гроздья белых цветов. Срезав несколько веток, она предложила мне полакомиться этими цветами. — Они же сладкие, — заметила она, увидев, что я не проявляю к ним особого интереса.
Пытаясь объяснить, что по вкусу эти цветы напоминают мне сильно пахнущее туалетное мыло, я уснула. Разбудили меня звуки сумерек, сметающих с неба дневной свет, — прохладный шелест ветерка в листве, голоса птиц, устраивающихся на ночлег.
Этева вернулся с двумя индейками гокко и связкой пальмовых листьев. Я помогла Ритими собрать на берегу топливо для костра. А пока она ощипывала птиц, помогла и Этеве построить временное укрытие.
— Ты уверен, что будет дождь? — спросила я, поглядывая в чистое безоблачное небо.
— Если старый Камосиве сказал, что будет дождь, значит, будет, — ответил Этева. — У него такой же нюх на дождь, как у других на еду.
Получилась маленькая уютная хижина. Передний шест был выше двух задних, но не настолько высок, чтобы позволить встать во весь рост. Шесты соединялись длинными палками, что придавало всему сооружению треугольную форму. Крыша и задняя стенка были накрыты пальмовыми листьями. На землю мы постелили банановые листья, поскольку тонкие шесты не удержали бы трех гамаков.
Собственно говоря, Этева построил убежище не столько ради удобства моего и Ритими, сколько для себя. Промокнув под дождем, он мог бы стать виновником того, что ребенок у Тутеми родится мертвым или увечным.
На костре, который развел в хижине Этева, Ритими приготовила птиц, несколько бананов и бобы какао. Я размяла один из наших ананасов. Смешение ароматов и блюд напомнило мне ужин в День Благодарения.
— Это должно быть похоже на орехи момо, — сказала Ритими после того, как я рассказала ей про крыжовенный соус. — Момо тоже красный, его тоже надо долго варить, пока он не размякнет. Его тоже надо вымачивать в воде, чтобы растворился весь яд.
— Не думаю, чтобы мне понравились орехи момо.
— Понравятся, — заверила меня Ритими. — Видишь, тебе же понравились бобы похоро. А орехи момо еще лучше.
Я с улыбкой кивнула. Хотя жареные бобы какао не были похожи на шоколад, на вкус они были не хуже орехов кешью.
Улегшись на подстилку из банановых листьев, Этева и Ритими моментально заснули. Я вытянулась во весь рост рядом с Ритими. Во сне она потянулась и прижала меня к себе. Тепло ее тела наполнило меня благодатной истомой; ритмичное дыхание навевало сладкую дремоту. В мозгу один за другим проплывали похожие на сон образы, то медленно, то быстрее, словно кто-то показывал мне кино: перехватывая руками ветки деревьев, крича, как обезьяныревуны, мимо меня пронеслись мужчины Мокототери. Крокодилы со светящимися глазами, едва высунувшись над поверхностью воды, сонно мигали и вдруг разевали гигантские пасти, готовые меня проглотить. Муравьеды с их узенькими липкими языками пускали слюной пузыри, в которых я видела себя захваченной вместе с сотнями муравьев.