Шаг до страсти
Шрифт:
— Не сомневаюсь. Знаешь, есть такие микрофоны, которые позволяют слышать разговор с двадцати ярдов.
— Боже, — прошептала Джуди. — Какой-то кошмар. А ты уверен, что здесь безопасно?
— Мы идем очень быстро, — ответил Свердлов. — И никого нет поблизости, чтобы подслушать нас. За мной наблюдают на расстоянии, и это хороший признак. Значит, они еще не слишком насторожились. Теперь слушай очень внимательно. После того как мы разойдемся, ты свяжешься с Лодером.
— Он ждет моего звонка, — сказала Джуди. — Я сообщила ему, что ты приезжаешь и я свяжусь с ним позже.
— Откуда ты звонила — из офиса Нильсона?
— Нет, —
— Очень хорошо. — Свердлов сжал ее руку. — Очень хорошо. Теперь ты скажешь ему, что мы вылетаем в пятницу рейсом в четыре часа дня из аэропорта Кеннеди на Барбадос, «ПанАм» двести тридцать восемь. Я зарезервировал места и комнаты в том же отеле на Барбадосе, где мы останавливались. Мы прибываем в восемь тридцать, и я поеду в отель с тобой, если только он не даст тебе других инструкций. Бумаги Синего будут со мной.
— Все так быстро, — удивилась Джуди. — Остается так мало времени. А что, если он не успеет все подготовить? Что тогда?
— Я смог бы подготовить такую операцию, — сказал Свердлов. — Лодер тоже должен суметь. Все, что ему нужно, — это самолет, чтобы вывезти меня в Лондон. Скажи ему, что я хотел бы улететь в субботу, самое позднее в воскресенье. Если в нашем посольстве кто-нибудь начнет просматривать папки Синего и не найдет бумаги на месте в мое отсутствие — неприятностей не оберемся. Даже на Барбадосе. Ты можешь все это запомнить? Номер рейса?
— "ПанАм" двести тридцать восемь, прибытие в восемь тридцать. Это барбадосское время или нью-йоркское?
— Барбадосское время, — ответил он. — Теперь нам нужно найти бар, где можно выпить. Мы будем говорить о нашем уик-энде на Барбадосе, и, возможно, ты сумеешь притвориться, что влюблена в меня, это поможет, если слежка будет и внутри.
— Попробую, — согласилась Джуди.
— Спасибо, — с серьезным видом произнес Свердлов. — Уверен, это у тебя хорошо получится.
Рейчел Патерсон плакала. Она плакала очень респектабельно, как считала Маргарет Стефенсон, у нее был огромный опыт управляться с рыдающими женами младшего возраста. Однажды она развлекала лондонскую компанию рассказом о том, на какие категории они делятся. Те, кто хлюпает носом и распускает нюни, скучая по дому; безудержные плаксы, обливающиеся слезами, потому что за три тысячи миль от них заболела мамочка; жены, ведущие себя как последние дуры и ожидающие выволочки. Или, например, была такая неврастеничка, которая, прибыв в посольство, вела себя с невероятным апломбом, но, попав в историю, выскочила из комнаты Маргарет как плачущее привидение.
Все так хохотали, что она много лет вспоминала тот вечер. В слезах Рейчел ничего смешного не было.
Как и Фергус, Маргарет получила воспитание, хорошо вооружившее ее против потрясений. Вопреки широко распространенному мнению, воспитание их поколения отличалось строгостью и жесткими требованиями по части самодисциплины. За свои немалые привилегии они заплатили немалую цену — привитыми им неколебимыми принципами, которые запрещали выставлять на всеобщее обозрение личные слабости, трусость, нервные срывы. Маргарет сидела на софе времен регентства подле молодой женщины и, поглаживая ее по плечу, всем своим видом показывала самые добрые чувства.
— Я просто не доверяю ему, — говорила Рейчел. — С момента, когда позвонила та женщина, все переменилось. — Она высморкалась, но постаралась сделать это негромко и снова вытерла глаза. — С ним всегда было трудно, но я никогда не думала, что он волочится за другими женщинами. Теперь я не могу думать ни о чем другом.
— А вы не преувеличиваете? Вы же говорите, что эта женщина из Нью-Йорка — всего лишь знакомая, почему она не может иметь уважительной причины для разговора с ним? Моя дорогая, вряд ли она стала бы придумывать историю про русского перебежчика, если бы хотела повидаться с Ричардом.
Для нее самой это сообщение имело даже большее значение, чем для жены Ричарда Патерсона. Первую часть исповеди Рейчел она выслушала с подлинным сочувствием: как они отдалялись друг от друга, как у него пропал интерес к ней, как его одержимость карьерой заставила его позабыть, что ей хочется ребенка, — все это было так знакомо, что она еще раз утвердилась в мнении, что Ричард Патерсон, муж Рейчел, — порядочная свинья.
Она выслушала рассказ про ранний утренний звонок по телефону. О том, что у Патерсона любовница в Нью-Йорке, она давно уже знала, и вопреки всякой логике возмущалась этим. Когда Рейчел повторила, как он объяснил причину телефонного звонка, Маргарет Стефенсон испытала такой шок, что на какой-то момент лишилась дара речи. Потом, в течение нескольких минут, пока другая женщина заливалась слезами и, запинаясь, то и дело от огорчения путаясь в деталях, продолжала свой рассказ, острый ум Маргарет, вымуштрованный в течение жизни, прошедшей в мире дипломатии, сразу смог выделить один настораживающий факт, и она поняла, к чему все это может привести. Обдумав ситуацию, Маргарет снова держалась как обычно, когда сталкивалась с чем-нибудь действительно важным — внешне не проявляя своих чувств, спокойно и сдержанно.
Кто-то из русского посольства собирался перебежать в Англию... Этот факт сразу выделился из всей сумятицы переживаний, которые поведала Рейчел Патерсон. Маргарет взяла Рейчел за руку.
— Я знаю, что он не остался в Нью-Йорке, — продолжала жаловаться Рейчел. — Он вернулся и в тот же вечер встретился с послом, как он сказал. Значит, он не был с ней...
— Конечно не был, — повторила за ней Маргарет. Если он ходил к послу, значит, вся эта история — правда. Вряд ли он стал бы тревожить главу посольства из-за третьестепенного клерка. Если русский — важный дипломат, то опасность возрастает многократно. — Я уверена, что он не изменял, — заверила ее Маргарет. — Нет никакого греха в том, чтобы раз-другой пригласить кого-то на обед. — Она произносила эти вещи механически, а сама думала совершенно о другом. Ее мысли неслись в поисках правильного решения, как гончие в погоне за удиравшим зайцем. Когда появляется перебежчик, за его безопасность всегда расплачиваются своей кровью другие. Он выдает агентов, секреты.
— Наверное, я преувеличиваю. — Рейчел поднялась в ее мнении после того, как самостоятельно пришла к этому выводу. Маргарет посмотрела на часы. Половина двенадцатого. Где, черт побери, может быть Фергус? В кабинете на совещании? — Вы должны взять себя в руки. — Она заставила свой голос звучать твердо. — У вас привлекательный муж, и не может быть ничего глупее, чем изводить его ревностью, когда он не совершает ничего предосудительного. Это как раз способно навести его на мысль заняться чем-нибудь подобным. Говорите, вас огорчило то, что он пригласил сеньору Фуентес Гарганос на ужин?