Шаг первый
Шрифт:
Что смешного? Учитель, что с вами.
– Идиот. Какой-же ты идиот, – Литис вновь захохотал, – пожинаешь последствия своей опрометчивости. Ты ведь даже не понимаешь, что для тебя это значит, да?
– Что вы..?
– Не понимаешь, я вижу. Я объясню. Во-первых, сейчас, тебе поможет только Хаул. Это не беда, я смогу выбить тебе направление в кратчайшие сроки, но… Как ты будешь поддерживать себя в перерывах между охотой? Ты даже медитировать не сможешь, ведь трата полученной в бою энергии приведет к очередному истощению. Жизнь от охоты до охоты. Промежутки, между которыми будут неминуемо сокращаться, ведь энергии будет пропадать
Проклятье, учитель абсолютно прав. Если я не смогу вылечить полученную травму, я…
– Учитель, я справлюсь с этим, как быстро вы сможете выбить мне направление?
– Хм, думаю в течение месяца, – сказал Литис, задумчиво потерев подбородок, – справишься.
Месяц, продержаться всего месяц.
– Справлюсь, учитель. Я всегда справлялся.
Глава 10. Отчаянные решения
Дальнейшие дни слились для меня в сплошную череду болей и спазмов. Месяц? Я готов был сдаться уже через неделю.
Больше всего болело в солнечном сплетении, аккурат в том месте, где располагалась проекция моей сферы.
В особо тяжелые моменты я обращался внутрь себя, пытался отрешиться от окружающей реальности. Помогало не особо. Зато теперь я четко знаю, что является первопричиной и основным источником этих неприятных ощущений. Моя сфера то сжималась, под воздействием какой то неизвестной силы, то начинала хаотично пульсировать, подчиняясь какому-то странному, только ей ведомому ритму. В такт этим пульсациям начинались неконтролируемые спазмы гладкомышечной мускулатуры. Сжимался желудок пытаясь исторгнуть свое содержимое, даже если его в нем было, немыслимым образом закручивался кишечник принимая очень странные формы и фигуры. Когда это случилось в первый раз я даже испугался, что умру от заворота.
Тем не менее, ударам подвергалась не только пищеварительная система. Сосуды неконтролируемо суживались и расширялись, а сердце, сердце билось так, как никогда ранее, то ускоряясь до такой степени, что начинало болеть в груди, то останавливалось и пропускало удар, тогда я словно пропускал несколько мгновений, выпадая из реальности.
Отвары и пилюли, которыми потчевал меня присланный Литисом целитель практически не помогали. Нет, они дарили какое-то время, обычно от получаса до двух, облегчения. Но симптомы полностью не проходили. Затухали, становились менее выраженными, но не исчезали на совсем.
К исходу третьего дня, с трудом добравшись до ванной и посмотревшись в зеркало я не узнал себя. Заострившиеся черты лица подчеркивали впалые щеки, под глазами залегли черные круги, а капилляры в глазах полопались так сильно, что белки приобрели насыщенный кровавый оттенок. Фиолетовый же цвет моей радужки, некогда бывший темным и насыщенным, сейчас значительно выцвел, что на фоне темно красных склер выглядело просто ужасно. Густые черные волосы неожиданно засеребрились и сказать точно, какой цвет сейчас превалировал, стало затруднительно. Довершала этот пейзаж кожа, которая вследствие случившихся проблем с гепатобилиарной системой приобрела землисто желтоватый оттенок и начала шелушиться.
Красавчик, что сказать. Первым моим порывом после увиденного было отшатнуться. Лишь осознав прошедшие изменения я смог пересилить себя и без отвращения взглянуть в отражение суровой реальности, отражающейся сейчас в амальгаме.
Несмотря на тяжесть своего физического состояния, самым
Наверное, если бы не спасенные мной девушки, то я бы просто-напросто сошел с ума. Айла и Кили, так их звали, очень переживали о моем состоянии. Айла, старшая сестра, взяла на себя обязанность приносить мне еду, следить за тем, вовремя ли я принимаю отвары и пилюли, а в моменты, когда боль отступала и я мог говорить, неумело пыталась скоротать мое время беседами и историями из своей жизни. Правда разнообразностью они не блистали, как и не добавляли жизнерадостности. Жизнь в нижнем городе, а затем и трехлетнее заточение наложили свой отпечаток. Кили же просто молча находилась рядом. Даже когда Айла уходила, принести мне воды или сменить компресс, Кили оставалась. Она облюбовала себе место в углу моей комнаты, рядом с окном, откуда открывался вид на дорожку с поместьем, воротам и улицу. Забравшись с ногами на мягкое кресло, она то смотрела за тем, что происходит на улице, или же с тревогой, обхватив ноги руками и положив подбородок на колени, смотрела на меня.
Пару раз, в минуты, когда я мог себе это позволить, я пробовал с ней заговорить. Но разговор, очевидно, не клеился. Она лишь пугалась и поглубже вжималась в облюбованное ей кресло, словно стараясь сделаться как можно менее заметной. Тем не менее, даже так, я ощущал ее молчаливую поддержку, ее желание моего скорейшего выздоровления.
Конечно, Сариф с Кергом помогали мне изо всех сил. Но эта помощь воспринималась мной как должное, или как ничего не стоящая, не знаю. Знаю только, что соломинкой, тем стержнем, что заставлял меня час от часу бороться с напастью – были спасенные девушки и их помощь. Кажется невольно, я дал себе обещание выдержать, вернуть себе былую силу, с прилагающимся к ней здоровьем и во что бы то ни стало помочь им. Проследить за их судьбой. Убедиться, что она сложится гладко.
Все переменилось на шестую ночь моей неустанной борьбы. Вечером, выпив, как и положено отвар с обезболивающим и закинув сверху горсть укрепляющих и тонизирующих пилюль, я на удивление быстро и крепко заснул. Я спал всего ничего, от силы несколько часов, но видел на удивление четкий сон. В нем меня не мучила боль, а сознание было кристально чистым. Наверное, поэтому проснувшись я уцепился за него как утопающий изо всех сил цепляется за соломинку. В этом сне я снова падал и смотрел на удаляющийся пролом и стоящего в нем Гинеала. Я четко слышал его последние слова, брошенные мне вдогонку:
– Не забудь заглянуть к Форосу, помолиться за мою доброту.
Остаток ночи я провел, бездумно пялясь в потолок и изо всех сил надеясь на то, что в этих словах находился хоть какой-то скрытый смысл. Несколько раз я отговаривал себя, ругал последними словами за то, что что возможно пытаюсь отыскать двойное дно там, где его нет и быть не может. В самом деле, это ведь обычные, ничего не значащие слова, произнесенные с ехидством и злобой. Но что-то внутри меня самозабвенно хотело в них верить. И противиться этому я был не в силах.