Шаг за черту
Шрифт:
На Фиджи столетнее присутствие индийцев было историей успеха. Индийцы создали сахарную индустрию, главный источник доходов страны; и — как доказывает сопротивление этнических фиджийцев перевороту Спейта — взаимоотношения между сообществами вовсе не такие скверные, как это кажется повстанцам. В фиджийском парламенте правительство Шодри было поддержано пятьюдесятью восемью членами из семидесяти одного. Двенадцать из восемнадцати членов разогнанного кабинета были этническими фиджийцами. Даже среди заложников Спейта четырнадцать пленников из тридцати одного являются этническими фиджийцами. Таким образом, кабинет министров Шодри никоим образом нельзя назвать правительством индийцев, командующих фиджийцами. Это был настоящий культурный сплав. Отвергнув его, повстанцы Спейта, поощряемые трусливым Большим советом вождей и военным режимом командующего вооруженными силами коммодора Баинимарамы, затащили
Самая суть земельного вопроса была старательно заслонена всей этой чепухой. Очевидная правда состоит в том, что спустя сотню лет индийцы на Фиджи имеют все права считаться полноправными фиджийцами, равными фиджийцам этническим. То, что индийцам не дозволялось владеть землей, было и остается величайшей несправедливостью. Большая часть земель Фиджи, в особенности главного острова Вити-Леву, принадлежит фиджийцам, но сдана на девяносто девять лет в аренду индийцам, и в большинстве случаев срок аренды подходит к концу. Идея Спейта отнять сахарные плантации сразу по истечении девяносто девятилетнего срока аренды лишь усугубляет несправедливость.
Британские индийцы боролись за право называться британцами; индийцы в Уганде пострадали ни за что, когда Амин вышвырнул их, как «иностранцев». Мигранты не остаются пришельцами навеки. Новая земля владеет ими точно так же, как владела старая, и они имеют право владеть ею. «Мы не хотим, чтобы фиджийцы сражались с фиджийцами. Наш общий враг — индийцы!» — говорит Спейт, но самая злая ирония, наверное, состоит в том, что страх перед этническими чистками вынуждает и фиджийцев, и индийцев бежать в западную, наиболее процветающую часть Фиджи, где главным образом сосредоточено сахарное производство, располагаются золотые рудники и лучшие курорты, чтобы сообща действовать против Спейта. Всерьез обсуждается возможность отделения. Таким образом, поразительно некомпетентная политическая элита Фиджи скоро встанет перед выбором: отринуть изначально расистское убеждение, что твоя земля этнически привязана к одной расовой группе, или же потерять лучшую часть этой земли, отдав ее тем, кто считает твой фанатизм и твою слабость совершенно невыносимыми.
Спорт
Франция — самая могучая нация в Европе, а возможно, в данный момент, и в мире, хотя Бразилия станет это оспаривать. Немцы, обычно такие организованные и работоспособные, пребывают в нехарактерном для них состоянии разброда. Итальянцы обладают самобытностью, однако по природе своей находятся в глухой обороне. Голландцы по временам задиристы, но в лучшие свои мгновения самые артистичные из европейцев; бельгийцы по сравнению с ними невыразительны. Испания в высшей степени одарена, но постоянно работает ниже своих возможностей. Дания, Норвегия и Швеция, кажется, переживают спад. Югославию и Хорватию можно обвинить (как и Аргентину) в скрытой грубости. Турция, Нигерия и ведущие арабские страны стремительно приближаются к уровню Европы и Южной Америки, тогда как Япония и США остаются в большой степени странами второго сорта. Ну а Англия — увы, Англия! — это пешеходы, тактически наивные и, конечно же, хулиганы.
Мир — в аспекте футбола, как и всего космоса спортивных страниц, — несколько отличается от картины реальности, представленной в новостях, но мгновенно узнаваем, за исключением нескольких свободных от футбола уголков планеты. В нашу эру доминирования эффектных фраз грубые национальные стереотипы, порожденные спортом, начинают отображать то, как мы смотрим на «настоящий» мир, не хуже самой спортивной арены. Они даже влияют на то, как мы — включая тех из нас, в ком отсутствует хотя бы капля спортивных талантов, — смотрим на самих себя.
Спортивные достижения могут иметь самый ошеломляющий социальный, даже политический, эффект. Пару лет назад было много разговоров по поводу потери Францией культурной и национальной самоуверенности, по поводу некоего кризиса французской самоидентификации. Победа на чемпионате мира два года назад и триумф прошлой недели на Евро-2000 заставили умолкнуть все подобные разговоры. А гений французского мусульманина, суперзвезды Зинедина Зидана, забившего два гола на Кубке мира и вдохновляющего теперь европейских чемпионов, еще и переменил к лучшему отношение французов к мусульманскому меньшинству и навредил политическим устремлениям ультраправых больше, чем тысячи политических заявлений.
Сходным образом спортивные поражения создают круги на воде, расходящиеся далеко за пределы игрового поля. Так, Англия отреагировала на посредственную игру своей футбольной команды и дикость ее болельщиков приступом самокопания — что только с нами творится? — и мрачными размышлениями в духе бессмертного милновского ослика Иа-Иа. Не только английские футболисты не умеют играть в футбол — английские теннисисты не умеют играть в теннис, да и вообще один из них канадец. При таком настрое даже победы выглядят завуалированным поражением. Английская крикетная команда выигрывает отборочный матч, но верный себе Иа-Иа скептичен: когда Англия проигрывает, что обычно случается, ей как следует достается, а когда она выигрывает, что случается редко, она выигрывает чудом. Английская команда по регби побеждает сильную команду Южной Африки; ах, но они же не могут делать это постоянно, парирует Иа-Иа, это просто провал. Победа на международном чемпионате по боксу в тяжелом весе за британцами, однако Иа-Иа не преминет подчеркнуть, что Леннокс Льюис тоже говорит с заатлантическим акцентом.
Одно, кажется, совершенно ясна всем комментаторам. Национальные спортивные представления, их успешность или несостоятельность, как и поведение фанатов, проистекают из источника, очень далекого от замкнутой вселенной спорта. Они уходят корнями в Культуру.
Культура — это то, что мы имеем сейчас взамен идеологии. Мы живем в эпоху культурных войн, группировок, использующих суженные до предела собственные определения культуры и как щит, и как меч. Культура — штука деликатная. Произнесите не то слово, и вас обвинит в расизме какой-нибудь комиссар от культуры. (В новом поучительном романе Филипа Рота «Запятнанная репутация» это слово «призраки», в репортажах «Нью-Йорк таймс» из Акрона, штат Огайо, на прошлой неделе это было слово «скупой» [238] .)
238
Английское niggard (скупой) созвучно бранному nigger (ниггер, черномазый).
В наши дни все вокруг — культура. Пища — это культура, религия — культура, точно так же как и садоводство. Стиль жизни — это культура, и политика — это культура, и расы — культура, потом есть еще быстрое разрастание сексуальных культур, и давайте не будем забывать о субкультурах тоже. Спорт, разумеется, относится к главной культуре. Поэтому когда британские (и, в меньшей мере, прочие) хамы скверно вели себя в Голландии и Бельгии, ответственность за то несет их культура, и никто не видит иронии в использовании подобного термина для объяснения поступков в высшей степени некультурных личностей. Но если теперь хулиганство тоже культура, тогда это слово окончательно лишается своего значения. Значение это сохраняется только в том случае, если вы полагаете культуру чем-то иным, чем-то связанным с искусством, воображением, образованием и этикой; чем-то таким, что расширяет границы восприятия, вместо того чтобы их сужать; что позволяет нам видеть за рамками национальных стереотипов богатство и сложность настоящей жизни, в которой не все итальянцы находятся в глухой обороне, не все немцы усердны и трудолюбивы, а образ Англии, несчастной Англии, определяется не поведением ее спортсменов, хулиганов и осликов Иа-Иа; «призраки» и «скупой» не расистские слова, утонченность ценится больше громких выкриков, и игра — это просто игра.
Две катастрофы
Жизнь теперь несется с такой скоростью, что мы ни на чем не можем надолго сосредоточиться. Нам нужны краткие определения, которые тотчас связываются с событиями в новостях, объясняют и раскладывают все по полочкам, чтобы мы могли двигаться дальше, успокоенные иллюзией, будто что-то понимаем. В дни, последовавшие за двумя катастрофическими крушениями — процесса мирного урегулирования на Ближнем Востоке и французского «конкорда», — армия комментаторов пыталась породить короткие (чтобы уместились на открытке) эффектные фразы, которые цепляли бы слушателя.